Повести о Ломоносове (сборник)
Шрифт:
– Слышишь, mein Freund? [67] Я думаю, дорогой Штеллин, что самый большой вред для России был Тайная канцелярия и монахизм*. Тайная канцелярия я уничтожал, теперь буду уничтожайт монахизм. Нужен вероправность… Die Glaube muss frei sein [68] . Я уже велел пропечатать об этом в «Ведомостях».
Все молчали. Волков, испуганно глядя на Петра III, не выдержал, кашлянул. Камердинер Шпрингер подал императору трубку.
Он затянулся и, глядя на кольца табачного дыма, поднимавшегося, продолжал развивать свои мысли:
67
Мой
68
Вера должна быть свободной (нем.).
– Дальше мне нужно наказать Данию за притеснение моего родового герцогства – Голштинии. Я уже вызвать посланника Гакстгаузена и заявил, что объявлять датскому королю войну. Покойная императрица большую прошибку сделала: вместо того чтобы воевать против великого полководца короля Фридриха Прусского, ей нужно было завоевать Данию…
Волков раскрыл рот от изумления. Теплов невольным жестом схватился за голову, Штеллин смотрел удивленно и сочувственно, как смотрит врач на больного. Корфу от волнения не сиделось на месте, он ерзал в креслах.
– И наконец, – император улыбнулся, – остаются дела семейные: mit meiner lieben Frau! [69] … Довольно я терпел… ребейоны* и конспираторы… Есть особа более достойная, чем она… – Он ткнул чубуком трубки вверх, где помещались антресоли.
– А к-как же с ее величеством? – заикаясь, спросил Волков.
– Арест и монастырь… И наконец, когда все эти дела будут закончены, мы будем заниматься немножко с культур… Я хочу вводить в России настоящий мюзик. Я уже поручил Пьери делать настоящий оркестр без всякий грубый эффект, один чистый мелодия, нежный… ласкательный, маэстозный* тон… Из Падуи надо вызвать скрипача Тастини…
69
С моей любимой женой (нем.).
Волков не выдержал, перебил государя:
– Не было бы, ваше величество, от сих прожектов потрясения для государства и ущемления персоны вашего величества.
Петр III усмехнулся:
– Пустяки! Сдумано – сделано, только, zum Teufel [70] , не отступать… И потом, ein Mann – ein Wort [71] , что сказано здесь, о том не болтать!..
Все поклонились, как будто давая обещание хранить тайну.
70
К чёрту (нем.).
71
Мужчина – слово (нем.).
Петр III встал, отдал трубку камер-лакею и уже на выходе закончил свои мысли:
– Только надо все это народу разъяснить, чтобы он знал своя польза… – Обернулся к Штеллину: – Ты говорил с Ломоносов?
Штеллин поклонился:
– Так
– Не понимать, чёрт возьми, при чем тут капуста? Унгерн!
Адъютант вытянулся и замер.
– Отправляйтесь к Ломоносов, везите его сюда!
Император обернулся к гостям:
– Я вас не задерживаю, господа…
Все разъехались. Волков поспешил к камер-фрау императрицы, Екатерине Ивановне Шаргородской, и через нее передал все, что говорил Петр III. Генерал-полицмейстер Корф, недолго думая, подъехал с заднего крыльца, с Мойки, к апартаментам Екатерины Алексеевны, доложил о себе, был принят и сообщил слышанное за обедом. Григорий Теплов поспешил к гетману Кириллу Разумовскому, рассказал обо всем подробно, а тот, в свою очередь, поскакал к императрице…
Опять весна была во всем цвету. Ломоносов сидел в саду на скамейке под большой березой, посаженной еще в петровское время, и рассеянно перебирал корректурные листки книжки «Первые основания металлургии, или рудных дел», подготовленной им к печати. Все валилось из рук… Сумрачные, серые, сомнительные времена. Бороться? С кем? С императором? С тепловыми, шумахерами, таубертами, которые всегда сумеют подслужиться к новому хозяину и пролезть вперед? К тому же стал он чувствовать себя хуже: от «нервического расстройства» начались сердцебиение и одышка.
На улице загромыхала золоченая придворная карета, запряженная шестериком, остановилась у калитки. Долговязый генерал в прусском куцем мундире с эполетом на одном плече и аксельбантами вошел в сад, увидел на скамейке академика и пошел к нему, широко шагая длинными несгибающимися ногами. Подойдя, вновь посмотрел на него с недоверием. Ломоносов сидел, как всегда, в своем старом китайчатом халате и туфлях, неподвижный, как истукан, и, в свою очередь, рассматривал генерал-адъютанта. «До чего противная рожа!» – думал он.
– Господин профессор, – сказал генерал-адъютант с сильным акцентом, – его величество требует вас к себе.
Первый академик поднялся, издал какой-то звук, средний между шипением и свистом, и вперевалку пошел в дом.
Генерал-адъютант удивленно посмотрел ему вслед и начал ходить взад-вперед.
Красноватые лучи заходящего солнца освещали окруженный распустившимися деревьями дом, придавая ему праздничный вид.
В окне показалась очаровательная головка девушки в золотых кудрях, с большими голубыми глазами. Генерал-адъютант усмехнулся и стал подкручивать усы, но головка исчезла, а вместо нее показалось сердитое женское лицо в чепце. Генерал-адъютант перестал крутить усы и сделал равнодушное лицо.
В это время на крыльцо вышел первый академик. Он был в форменном академическом, кирпичного цвета, мундире, при шпаге, в парике, с треуголкой в руке.
Они сели в карету и поехали.
В приемной Ломоносову пришлось ждать недолго. Прошло всего несколько минут, и доставивший его во дворец генерал-адъютант Унгерн появился из кабинета со словами:
– Его величество просит…
Петр III стоял перед картой, лежавшей на большом круглом столе, и чертил гусиным пером линию будущего похода в Данию. Увидев Ломоносова, он бросил перо и пошел к нему навстречу: