Повести, очерки, публицистика (Том 3)
Шрифт:
Договорившись о плате за квартиру и стол, Кирибаев идет в свою клетушку, где уж дрожит и гудит теплуха, набитая кедрачом.
– В баню бы теперь, - говорит Кирибаев.
– Я ж велел девкам вытопить. Скоро сготовять, - отвечает хозяин. Потом кричит в избу.
– Келька, бежите до Андрейка. Можеть, воны с нами пойдуть.
Староста суетится, предлагает сбегать за дорожным мешком Кирибаева.
Попечитель школы остается, он собирается тоже итти в баню.
– Полечим вас, восподин вучитель, -
– По-нашему. Докторов здесь нема, а вон какие здоровые, - указывает он на себя и хозяина.
Оба заливисто хохочут своему огромному телу и крепкому здоровью.
Пришел третий, которому в дверях тесно. Это брат хозяина Андрей лучший медвежатник и ложечник в селе. Веселый человек, который начинает знакомство вопросом:
– Может, у вас покурить есть, восподин вучитель?
Для Кирибаева это больной вопрос. Третий день уже он не курит. Дорогой купить было негде, а в Бергуле достать оказалось невозможным.
Узнав, что табаку нет, Андрей оживленно говорит.
– Так я же свой принесу. Изрубим здесь. Он поспешно уходит и скоро возвращается со свертком каких-то половиков. В свертке мокрая махорка. Ее сушат над теплухой. Рубят топором, и все четверо начинают жадно курить. Шутят.
– Теперь к вучителю заневоль побежишь. Досыть покурим. Хо-хо!
– Бабам недоступно... попу ходу нет...
Которая-то из девиц кричит через дверь:
– Батя, байня сготовлена.
Кирибаев надевает свою нижнюю шубейку. Хозяин берет и верхний тулуп.
– Тоже погреть надо с дороги, - поясняет он.
Через просторный скотный двор проходят на берег Тары к низенькой толстостенной постройке.
Правый берег Тары сплошь зарос кустарником. Из-за него видно все то же смешанное редколесье - урман.
Попечитель указывает рукой на восток.
– Так пойдешь - у Томск выбегишь. Триста верст.
– Там вон (северо-запад) Киштовка будеть, Ича. Остяцкое.
– Ежели прямо - ни одного жила не будеть.
– По край свету живем, - хохочет Андрей. Просторная баня топится почерному. Едкий дым лезет в глаза. Усиливается кашель.
– Без слезы не байня, - шутят бергульцы.
Задыхаясь от дыма, "вучитель" все-таки лезет на полок. Попечитель школы усердно нахлестывает изъеденную "Вучителеву" спину, а "Костька" поддает жару.
Дышать нечем. Кирибаев пробует спрыгнуть на пол, но вмешиваются огромные руки Андрея, которые крепко держат "вучителя"...
Очнулся на береговом снегу Тары. Двое раскрасневшихся нагих мужиков ворочают в снегу щуплое "вучителево тело". Как только заметили, что он открыл глаза, сейчас же подхватили и опять в жар.
Опять дышать нечем. Снова обморок.
Очнулся на этот раз в своей кровати. Около стоят те же два мужика в бараньих тулупах, накинутых на голое тело. Один сует в руки "зингеровскую"
Кирибаев жадно припал, но сейчас же захлебнулся и заперхал. Вонючая жидкость обожгла горло.
– Пейте усе, пейте усе, - настаивает Андрей. Учитель делает еще один большой глоток и окончательно отстраняет кружку.
Андрей с сожалением смотрит на жидкость в "мирском сосуде" и говорит:
– Хана ж первак. Крепка, знать?
– Потом разглаживает усы и пробует. Одобрительно крякает и передает остатки попечителю. Тот делает такой же жест и опрокидывает кружку. Кажет на диво ровные белые зубы и ставит пустую кружку на стол.
– Отдыхайте ж теперь. Мы пойдем у байню домыться.
Кирибаева закрывают горячим еще тулупом, и он быстро засыпает. Спит ровно, спокойно, как не спал уже давно. Проснулся к вечеру. Приступов кашля нет. Зуд тоже исчез бесследно. "Байня" сделала свое дело. Вылечила!
Хозяин дома сидит около теплухи, осторожно подсовывает полено. Увидев, что Кирибаев проснулся, приглашает "вечерять".
В хозяйской половине за столом сидит вся семья. Кирибаеву подают отдельно все, начиная с солонки. Ужин сытный, мясной. Хлеб плохой. Низенький, как лепешка, и кислый.
– Такие у нас хлеба родятся, - объясняет хозяин. После ужина пьют горячую чугу. Делают ее из наростов на осине. Их сушат, толкут и употребляют вместо чая. Цвет похожий, но... горько и вязко во рту.
Вскоре после "вечери" начинают подходить женщины-соседки с прялками. Шутливо спрашивают у хозяйских дочерей:
– Уси не тыи? Стары та без вусов!
– Бежите скорейше резье нацепить, - говорит мать.
Обе девицы куда-то исчезают. Приходят нарядные - в бусах, серьгах, с пучками лент в косах.
Они ждут "своих мальцов". Набирается немало таких же нарядных подруг. Детвора густо засела в углах и на полатях.
Старухи жужжат прялками и тянут под нос какую-то душеспасительную песню о пустыне-дубраве и людях молодейших.
Ватагой входят парни. Двое из них с узелками гостинцев для невест. Кривой парень-горбун затренькал на самодельной бандуре. Начались танцы.
Танцуют посменно по четыре пары. Парни, приглашая и усаживая девиц, целуют им руки.
"Польский обычай", - отмечает для себя Кирибаев.
А в песне, которой помогают горбуну-бандуристу, слышится Сибирь и отголосок дикого старообрядческого взгляда на женщину:
Из поганого рему,
Из горькой восины
Чорт бабу городит.
В избе стало жарко и душно. "Вучитель" ушел. Вскоре к нему явились все три бергульских "врача" покурить. Пришел с ними еще один - столяр Мотька.
Разговор идет о бергульских нравах. В избе, видимо, раскрыли настежь дверь. Слышно, как стучат каблуки. Быстрым темпом ведется песня: