Повести Пушкина
Шрифт:
Возможно, в то время это была самая эффективная служба безопасности. Как только Киров появлялся на улице, метрах в тридцати впереди от стены дома отделялся пьяный матрос с гармошкой, а иногда с барышней. Он обычно шёл, шатаясь из стороны в сторону, лузгая семечки или куря папироску и смачно сплевывая на тротуар. За ним, как бы преследуя его, шли два милиционера. Они нагоняли матроса и просили предъявить документы. На самом деле это были короткие совещания с рекогносцировкой на местности, а вместо документов матрос быстро передавал бумажки со следующим изменением маршрута, а затем, снова изображая пьяного, уходил вперёд. Пожилая мать с ребёнком-дебилом также появлялась недалеко от дома минут за пять до выхода Сергея Мироновича. ребёнком-дебилом был старый большевик-конспиратор Н. Ольшанский (1895–1937), которому Киров доверял безоговорочно. Ольшанский до революции прославился тем, что, находясь в ссылке, отказался справлять нужду в тот же нужник, который посещал осужденный за растрату казачий ротмистр. Он заявил, что «политические» не могут сидеть орлом над «уголовным говном!». И добился, что для него и его товарищей вырыли отдельную яму и соорудили над ней будку из досок. Но строго-настрого запретили оставлять на стенках антиправительственные надписи и похабные стишки. Его «матерью» работала лучший
Но самая надежная защита у Кирова всегда оставалась при нем, в его рабочем кабинете – это сокол-сапсан, которого он в детстве подобрал выпавшим из гнезда птенцом. Маленький Серёжа выходил птенца, который превратился в его верного и преданного друга. Всем известно, что эта птица свободно летала по длинным коридорам Смольного, никому не позволяла себя трогать, никогда не брала корм из чужих рук и имела право залетать в кабинет Кирова и днём, и ночью. В аппарате Смольного к птице привыкли, а высшие партийные чины в Москве посмеивались над такой связью и в шутку даже просили Кирова одолжить им сокола для охоты. Но Сталин как горец и грузин терпеть не мог эту степную птицу. Он лишь улыбался в усы, курил трубку и, как всегда, до поры до времени скрывал свои истинные намерения. Огромный аппарат ГПУ тщательно следил за сапсаном, но даже не мог приблизиться к нему. Ежедневные подробные отчеты шли в Москву. Генерал Власик лично приносил их Сталину, а затем подшивал в особую папку с надписью фиолетовыми чернилами «Воздушный змей» и оставлял на столе у Хозяина.
Сокол никого не подпускал ни к себе, ни к Миронычу. Oн сразу замечал появление рядом с Кировым незнакомых людей, мгновенно обнаруживал слежку или засаду. Сапсан с огромной высоты, как молния, внезапно падал с неба на голову очередного топтуна и впивался ему острыми когтями в голову и глаза. Храбрая птица не раз спасала своего хозяина. Наркомат внутренних дел терял своих лучших сотрудников, а Коба был в ярости. Ленинград – огромный и не родной ему город, родина всех революций и переворотов, сам Киров, ставший слишком уж популярным, да ещё эта чертова птица! В его маниакально подозрительной голове сплетались в единый нехороший клубок. Пора было им напомнить, кто есть настоящий хозяин в стране. Эндшпиль закончился. Операция «Воздушный змей» вступала в завершающую, конечную и кровавую стадию.
Для роли убийцы-одиночки выбрали Леонида Николаева, партийного, никому не известного мелкого функционера, заведующего Лужским отделом Всесоюзного общества «Долой неграмотность». Николаев – бывший комсомольский вожак, таксидермист, хулиган и голубятник – придумал план. Он решил использовать заложенные самой природой охотничьи инстинкты сокола-сапсана и взять птицу на живца. Практическое руководство поручили секретному отделу «специальных операций» и его начальнику (тогда ещё не генералу) Павлу Судоплатову. Судоплатов, как всегда, принялся за дело тщательно и не торопясь. Он лично обошёл по крышам весь огромный комплекс построек Смольного института, делая пометки в блокноте. Наконец он нашёл то, что искал. Точно над кабинетом Кирова между двух труб за два дня построили небольшую голубятню, совершенно не заметную с земли. На всякий случай ещё одну, точно такую же, устроили на одной из крыш хозяйственного заднего двора. Из «внутреннего почтового управления Кремля» выделили десяток голубей «почтарей» и турманов, посадили в клетку и ночным поездом в пломбированном вагоне тайно отправили в Ленинград (до 1963 года секретные документы внутри Кремля доставлялись специально обученными голубями скоростных пород). Также из Москвы доставили и посадили в одну из голубятен старого орла-перепелятника. Его предварительно прооперировали лучшие нейрохирурги в клинике на Лубянской площади, где в присутствии ограниченного круга из высших чинов НКВД орлу удалили мозжечок.
Грозный хищник стал абсолютно безопасным. Через месяц голуби совершенно привыкли к нему. Понятно, что на всех приготовлениях стоял гриф «абсолютно секретно» и сам Хозяин зорко следил за развитием событий.
Наконец голуби были готовы. Первого декабря 1934 года, ранним утром, проникший накануне в Смольный Николаев выпустил голубей в коридор на втором этаже.
В ту же минуту из кабинета Кирова вылетел сокол. Но турманы, привыкшие не бояться орла-инвалида, не проявили к нему никакого интереса. Сапсан бросался от одной птицы к другой, но те даже не пытались спастись. Они, окровавленные, падали на пол, как агнцы, обречённые на заклание, даже не успев понять, что происходит. Обезумевший сокол прекратил охоту, опустился на столик дежурного и, наклонив голову набок, крепко задумался. Удивленный долгим отсутствием друга, из кабинета вышел нахмуренный Киров. Последнее, что увидел Сергей Миронович, – белые перья, летавшие по пустому коридору «колыбели революции», а на плитах бывшего Института благородных девиц, виднелись капельки голубиной крови. Раздался выстрел, и через секунду к ней прибавилась ещё и человеческая. Кровь белых турманов смешалась с кровью верного ленинца… «Эх, огурчики, помидорчики… Сталин Кирова пришил в коридорчике…»
Кроме верного сокола, у главного ленинградского коммуниста были ещё животные. В приемной в том же Смольном устроили специальный вольер для улиток. Этот странный зверинец, конечно, вызывал разные разговоры за спиной и даже шутки ближайшего партийного окружения, пока один из товарищей не спросил: «Слушай, Мироныч, зачем тебе эти твари?». И он кивнул в сторону вольера. Киров засмеялся и сказал, что улиток ему прислал Сталин, что они обладают острым классовым чутьём и что настоящим коммунистам их бояться не стоит. Кроме того, «они совсем ручные», добавил Киров. После этого партийцы интересоваться животными перестали. В 1933 году после убийства Кирова и начала так называемого «Ленинградского дела» всех близких к Кирову животных (кроме старого орла из голубятни, которому оторвали голову сразу после выстрела Николаева) вывезли под конвоем в Москву и поместили на Лубянку. Таким образом, история «зоопарка» в Смольном закончилась, но в протоколах допросов
Следующий секретарь Ленинградского обкома Андрей Жданов, в отличие от Кирова, – бесцветный и бессовестный холуй. Он прочёл за жизнь несколько книг и полгода учился играть на фортепиано. Этим он выделялся в Политбюро среди совершенно неграмотных кагановичей, маленковых, буденных и молотовых. Он считался знатоком и экспертом по вопросам культуры. Сталин благоволил своему новому фавориту, по любому поводу вызывал Жданова в Москву и требовал его присутствия на ближних и «дальних» дачах, где, зная о его больных почках, заставлял пить вино и вести бесконечные ночные разговоры, в том числе и об искусстве. На следующий день Жданов просыпался отёчный, с изжогой, мучительной отрыжкой и головной болью, но стол уже вновь накрыт. Хозяин уже курил трубку и ласково приглашал: «Садысь, Андрей, в ногах правды нэт», любезно отодвигая плетёное кресло. И всё начиналось сначала. Купаясь в фаворе, Жданов иногда терял бдительность. Это было чрезвычайно опасно. Все члены кровавой банды искренне ненавидели друг друга и только ждали момента, чтобы подписать вчерашнему лучшему другу смертный приговор. А над всеми их смертельными шалостями зорко наблюдал усатый, с изъеденным оспой лицом пахан в скромном партийном френче, которого эти закалённые реками пролитой крови и предательствами мужчины боялись, как впервые беременная – выкидыша. Андрей Жданов расслабился. Произошло это в Ленинграде. И не где-нибудь, а у себя дома, когда он был один. Случилось это в резиденции на Каменном острове. Уже убрав грамм 600 «Столичной» под белужью икорку, он краем глаза заметил, как из специального загона на клумбу из анютиных глазок медленно вползла крупная улитка. Как она смогла преодолеть прочную железную сетку и бетонную, с отрицательным наклоном стену, оказалось совершенно непонятно. Минуты две член Политбюро и секретарь ЦК молча смотрел на ползущее в лучах заходящего бледного северного солнца животное, шевелил мокрыми губами и что-то соображал. Затем он резко опрокинул рюмку и вызвал начальника охраны. Молодой, с бабьим лицом полковник госбезопасности бесшумно возник справа от кресла и замер, взяв под козырек. «Видишь эту херовину? – Жданов кивнул в сторону лужайки. – Поймать и на кухню! На бифштекс её, живо!» – «Есть, товарищ Жданов!» – откликнулось приведение и исчезло. В этот же момент почти военная система «специальной» дачи красного наместника уже заработала. Не прошло и десяти минут, а на столе уже дымился правильно поджаренный кусок мяса, сервированный классическим зеленым горошком с майонезом и веточкой петрушки. Справа от тарелки лежал старорежимный серебряный нож, а слева, ему в пандан, вилка из того же набора. Но новый советский князь презрел эти мелкобуржуазные условности, он надежно, по-мужицки схватил кусок с тарелки, понюхал его, как овчарка, и только потом впился в него ещё крепкими жёлтыми зубами. Мясо таяло во рту. Оно было восхитительным. «Хороша, сволочь». Жданов ладонью вытер губы и потянулся к рюмке. Заботливые невидимые руки уже наполнили её. Жить было хорошо и совсем не страшно. Он чувствовал себя вторым человеком в стране, настолько тесно связанным с Первым, что, случайно скользнув взглядом по аппарату прямой связи, стоявшему отдельно на казённом дубовом столике, решил просто позвонить Самому и поделиться по-дружески, как партиец с партийцем, новым кулинарным рецептом. Слегка пошатываясь, он подошёл к «вертушке» и снял трубку. «Слушаю», – совсем рядом раздался знакомый голос, от которого замирала вся огромная страна. Он мгновенно протрезвел, но отступать уже было некуда. «Товарищ Сталин, – стараясь не икнуть, начал он бодро, – я тут улитку зажарил… Вы знаете, мясо ну прямо куропатка, даже ещё лучше! Нежная, сволочь, как телятина…» Трубка молчала.
«Вы слышите меня, Иосиф Виссарионович?» – «Много съел?» – сухо, без всяких эмоций спросили в трубке. «Да нет, один кусок всего, вот, решил Вам позвонить…» – «Смотри, нэ обожрись», – буркнул Сталин и бросил трубку. По-видимому, именно в этот момент дальнейшая судьба Жданова уже решилась.
Сталин проявлял к улиткам трогательное внимание. Может быть, это объясняет его патологическую недоверчивость к народам, употребляющим в пищу различных моллюсков, – англичанам, японцам и особенно французам, для которых поедание улиток – национальная традиция. От них он ожидал любого вероломства, не то что от немцев с их по-человечески понятным пивом с сосисками. Сталин испытывал к улиткам какое-то мистическое чувство, и чем больше по размеру было животное, тем больше внимания ему уделял вождь.
В Кремле по его распоряжению огородили газон, сразу прозванный «улиткин луг», на котором мирно паслись несколько животных. Дети партийных небожителей, живших на территории Кремля, часто играли с ними, приносили им свежие веточки, пытались накормить улиток сыром и колбасой и обижались, когда животные отворачивались от жареных пирожков с повидлом или луком. Охранники, как могли, уговаривали детей не бросать пирожки и мороженое на газон, они отвечали за улиток головой, но что они могли сказать дочке Сталина Светлане или сыну Берии Серёже.
Старшее поколение также хорошо относилось к диковинным животным. Анастас Микоян, показывая на них рукой, смеясь, говорил Ворошилову: «Смотри, Клим, покрепче твоих танков будут, где хочешь проползут, и ремонтировать не надо. Слушай, Клим, нарисуй на них звезду и поставьте на границу. Поляки от страха обо-срутся!». – «Ты, Анастас, дурак! Как же я их на границу пошлю, они ж службы не знают, уползут, шельмы!» – отвечал маршал и хлопал друга по спине. Лаврентий Берия не любил улиток и как-то обронил начальнику сталинской охраны Власику: «У меня и так людей не хватает, а тут, б…, слизняков охранять надо». Но пока улиткам в Кремле ничто не угрожало. Великий вождь и Учитель велел их кормить и охранять, всем остальным следовало исполнять.