Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы
Шрифт:
Не со злости, а оттого, что так «полагается». Если бы не Семен, его побратим, заступившийся за Ивана, может быть, ничего и не было бы.
Потому что, встретившись однажды в корчме с Юрой, Семен ударил его по лицу.
– Ах ты бездельник, зачем тебе Палагна, мало своей жены!
Тогда Ивану стало стыдно. Он подскочил к Юре.
– Смотри за своей Гафией, а мою не тронь! – И затряс топориком перед носом Юры.
– Ты купил ее на базаре? – вспыхнул Юра.
Его топорик так же мелькал перед глазами у Ивана.
– Чтоб тебя холера взяла!…
– Ах ты разбойник!…
– На,
Иван ударил первый, прямо в лоб. Но Юра, умываясь
кровью, успел рубануть Ивана между глаз и окровавил ему лицо и шею. Ослепли оба от волны горячей крови, залившей глаза, но все высекали огонь топориком о топорик, все наносили друг другу удары в грудь. Они танцевали смертельный танец – эти красные маски, которые дымились горячей кровью. У Юры уже была покалечена рука, но счастливым ударом он внезапно переломил надвое Иванов топорик. Иван пригнулся, ожидая смерти. Но Юра мгновенно укротил свою ярость и прекрасным величественным жестом отбросил в сторону топорик.
– На безоружного с топором не иду!…
И они снова взялись за топорики.
Их едва растащили.
Ну что ж. Иван обмыл свои раны, окрасив Черемош кровью, да и пошел к овцам. У них нашел он отдых и утешенье.
Однако драка не помогла. Все шло по-старому. Палагна так же не держалась своего дома, так же сох Иван. Его кожа почернела и натянулась на костях, глаза ввалились еще глубже, его пробирали лихорадка, раздраженье и беспокойство. Он даже утратил вкус к еде.
«Не иначе как знахаря дело,- горько думал Иван,- злое задумал против меня, хочет со света сжить, да и сушит».
Он ходил к ворожее, та старалась отвратить от него беду – не помогло: видно, знахарь был сильней.
Иван даже удостоверился в этом. Как-то, проходя мимо хаты Юры, он услыхал голос Палагны. Неужели она? У него сперло дыхание.
Прижав сердце рукой, Иван приложил ухо к воротам. Не ошибся. То была Палагна. Отыскивая щель, в которую можно было бы заглянуть, Иван тихо двигался вдоль забора. Наконец ему удалось найти какое-то отверстие в заборе, и он увидел Палагну и знахаря. Юра, нагнувшись, держал перед Палагной глиняную куклу и пальцами тыкал в нее от ног до головы.
– Забиваю колок тут,- шептал зловеще,- и сохнут руки и ноги. В живот – мучится животом,- не может есть…
– А если бы в голову вбил? – с любопытством спрашивала Палагна.
– Тогда гибнет тотчас же…
Ведь это они о нем сговаривались!…
Сознанье этого туманом залило голову Ивана. Вот перескочить через забор и убить обоих на месте. Иван стиснул топорик, смерил глазами забор, но внезапно увял. Слабость и равнодушие снова обняли все его тело. Зачем? Для чего? Такая уж, видно, его доля. Ему сразу стало холодно. Бессильно опустил топорик и пошел дальше. Шел опустошенный, не чувствуя земли под ногами, потеряв тропинку. Красные круги носились перед глазами и расплывались по горам.
Куда он шел? Не мог даже вспомнить. Блуждал без цели, карабкался на горы, спускался и поднимался, куда ноги несли. Наконец заметил, что сидит над рекой. Она клокотала и шумела под ногами у него, эта кровь зеленая зеленых гор, а он глядел, ничего не соображая, в стремнину,
Солнце скрылось за горами, и в тихих вечерних тенях задымились гуцульские хаты. Синий дым проникал сквозь щели кровель и окутывал хаты, и они, расцветавшие на зелени гор, казались большими голубыми цветами.
Печаль наполняла сердце Ивана, душа тосковала о лучшем, хотя и неведомом, влеклась к другим прекрасным мирам, где можно было бы отдохнуть.
А когда подошла ночь и черные горы замигали светом одиноких селений, как чудовище злыми глазами, Иван почувствовал, что силы враждебные сильнее его, что он уже сломлен в борьбе.
Иван очнулся.
– Вставай,- будила его Маричка.- Вставай, и идем.
Он взглянул на нее и совсем не удивился. Хорошо, что Маричка наконец пришла.
Встал и пошел за нею.
Они молча подымались на гору, и, хотя была уже ночь, Иван ясно видел при свете звезд ее лицо. Перелезли через изгородь, отделявшую лужок от леса, и вступили в густую чащу пихт.
– Отчего ты так исхудал? Ты болен? – спросила Маричка.
– По тебе, душенька Маричка… по тебе тосковал…
Не спрашивал, куда идут. Ему было так хорошо с нею.
– Ты помнишь, сердце Иванко, как встречались мы в этом лесу: ты мне играл, а я обнимала тебя и целовала кудри милые?
– Ох, помню, Маричка, и век не забуду…
Он видел перед собой Маричку, но это ему казалось странным, потому что он вместе с тем знал, что это не Маричка, а нявка. Шел рядом с ней и боялся пустить Маричку вперед, чтобы не увидеть сквозь кровавую рану на спине, сердце и желудок, как это бывает у нявок. На узких тропинках он жался к Маричке, лишь бы идти с ней, не остаться позади, и ощущал ее теплоту.
– Давно я хотела тебя спросить: за что ты ударил меня по лицу? Тогда, помнишь, когда дрались роды наши, а я, видя кровь, дрожала у повозки…
– Потом ты побежала, а я бросил твои ленты в воду, а ты дала мне конфету…
– Я тебя полюбила сразу…
Они все углублялись в лес. Черные пихты добродушно протягивали свои мохнатые лапы, точно благословляя; кругом царила строгая, замкнутая тишина, и только в долинах с шумом разбивалось пенистое своеволие потоков.
– Однажды я хотела тебя испугать и спряталась. Легла в мох, зарылась в папоротник и лежала тихонько. Ты звал, искал, чуть не плакал. А я лежала, стараясь не смеяться, а когда тьг наконец нашел меня, что ты со мной сделал?