Повести
Шрифт:
— Вот кто настоящий враг, тетка Матрена И внешний и внутренний сразу, будь он проклят!
Она подлила еще молока, и зубы мои стучала о край кружки.
10
Полночь. Целые стада звезд и огромное стойло их в самой середине. А те, что поярче, — словно пастухи.
На базар едет подвод около двадцати. Впереди и сзади слышен скрип. Едем тихо, не отставая и не обгоняя друг друга.
Удивительно, что Карюха ни разу не остановилась. И телега,
Нет, хорошо ехать ночью, вместе с людьми! Спокойно и как-то даже величественно. Будто не лошадь везет, а все идет само собой, будто земля тебя движет. Отец то вперед к мужикам уйдет, то вернется к своему возу.
Почти все везли овес. Отец насыпал тридцать мер.
Два дня чинил он телегу, стучал по колесам, смазывал. Мать наказала найти соли и керосину. В лавочках это было уже редкостью.
В кармане у меня семь рублей, полученных от дьякона.
Сижу на возу и покуриваю. Спать не хочется.
Отец идет с Василием, по прозвищу «Госпомил». Это набожный мужик, хитрый и жадный. С отцом они дружат, и, что совершенно удивительно, он отцу иногда кое в чем помогает. Они о чем-то беседуют, отец то и дело указывает на звезды. Вероятно, оба дивуются: «Сколь велик всевышний творец».
— Это ты, Петька? — вдруг слышу голос.
— Да, я, но тебя не узнаю.
— Дай папироску. Говорят, ты богатый — папиросы куришь.
— А–а, здравствуй, — наконец-то признал я Ваньку Павлова, сына маслобойщика, за которого просватали Катьку Гагарину.
— С отцом едешь или один? — спросил я, протягивая ему папиросу.
— Мы на трех подводах сразу, — сказал он весело.
— Что, с вас подати требуют?
— Подати мы уплатили. Другие расходы на большие дела. Аль ты ничего не знаешь?
— Нет, — сказал я.
— Вон как, а я думал, знаешь… Нарочно к тебе хотел зайти, да ты, может, и знаться со мной теперь не хочешь.
— Почему? — действительно удивился я. — Вы — богатеи, а мы — кто?
— Не в богатстве дело. Ты шибко в грамоте наторел, песни для девок сочиняешь. Ведь это ты про меня так сочинил:
Гармонист, нажми лады, Мне жениться не рука, Что-то с девкой нелады Полюбила грыжака.Мне стало неловко. Частушка не особенно в пользу Ваньки, но он, дурной, видно, доволен.
— Я тебя, Петька, на запой хочу позвать. Очень хочу.
— Ты разве женишься?
— Как же! Сосватал.
—
— Ка–катюшку Гагарину, — еле слышно проговорил Ванька.
— Ка–атюшку–у, — с притворным страхом протянул я, — а Фили не боишься?
— Ей–богу, боюсь, — честно сознался Ванька. — Грозит избить меня. А за что? Я не виноват, раз ему отказали. Прошу тебя, поговори с ним, — вы дружите.
— Ванька, это дело серьезное. Катька была просватана за Филю, — это раз; он вернулся с фронта злой, как зверь, — это два; а в–третьих, он на тебя еще больше зол, как и все инвалиды: сознайся, что никакой у тебя грыжи нет.
— Ей–богу, есть, — испугался Ванька. — Хошь покажу?
— Поглядел бы, да сейчас не видно.
— От натуги она. Давило на маслобойке поднимал.
— Остерегайся Фили. А мне скажи прямо, я промолчу: сколь подсунули воинскому?
Ванька вздохнул и не ответил, потом подошел ближе и, держась за телегу, умоляюще проговорил:
— Петя, будь друг, постой за меня. Что тебе надо, все дам. Хошь, налью бидон подсолнечного масла?
— Хочу, — сказал я. — А за что?
— Тебя уважают ребята–инвалиды. Скажи им, что, мол, ты сам видел у меня грыжу, — и все. Ладно? Тебе это ничего не стоит.
— Пустяк один. Скажу — с целый горшок.
— Хоть с чугун, только замолви. Дай еще папироску. Куплю, пачку отдам.
Я еще дал ему папироску.
— Так на запое будешь? А на свадьбу и мать–отца твоих позовем. Вы нам дальние родные: твой и мой деды двоюродные братья были.
— Зови, коль родные.
— Вот хорошо! — обрадовался Ванька. — И еще у меня просьба: песню сочини про меня хорошую и на запое при всех прочитай.
Это задача не легкая! Но как он ластится ко мне!
— Сочинить можно, — говорю ему. — Только чем вот тебя похвалить? Может, про грыжу что-нибудь?
— Нет–нет, вроде про красоту. Вроде, какие мы с Катькой хорошие! Да ты знаешь. Приври чуток.
— И все за один бидон масла?
— То — плата особая.
— Если особая, дело другое.
Мы подъезжаем к березнику, про который издавна ходит худая слава. Отец, когда мы выехали, сказал:
— Беспременно надо с людьми держаться. Слышь, пошаливают в березнике. Дезертиры, говорят, в кусты набились.
Мужики громко, подбадривая самих себя, начинают перекликаться, но каждый идет к своей телеге. Идет и мой отец. Ванька на прощанье спрашивает еще раз — буду ли на запое, я киваю. Он уходит, вернее, бежит, да так, что его и на лошади не догнать. Какая там у него грыжа!
— Петя, топор мы не потеряли? — спрашивает отец и ищет сзади топор.
Мне смешно. Эдакое тяжелое орудие! Но отец отыскал топор, даже потрогал острие. А топором этим только мокрую глину рубить.
— Тятя, положи-ка ты топор на место. Страшно.