Повести

Быков Василий Владимирович

Девочка молчала. Тогда он спросил о другом:

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать.

В углу, трудно вздохнув, зашевелился Петр.

– Это Меера-сапожника дочка. Допрашивали тебя?

– Ага, - тихо подтвердила девочка.

– Меера тогда изничтожили вместе со всеми. Вот. . одна дочка и уцелела. Что ж мы теперь будем

делать с тобой, Бася?..
– И Петр вновь тяжко вздохнул.

Рыбак вдруг потерял интерес к девочке, встревоженный другим: почему ее привели

сюда? В подвале

были, наверно, и еще места - где-то поблизости сидели женщины, - почему же девочку подсадили к

мужчинам? Какой в этом смысл?

– Чего ж они добивались от тебя?
– помолчав, тихо спросил Петр Басю.

– Чтоб сказала, у кого еще пряталась.

– А-а, вон как! Ну что ж... Это так. А ты не сказала?

Бася затаилась, будто обмерла, молчала.

– И не говори, - одобрил погодя староста.
– Нельзя о том говорить. Мое дело все равно конченое, а про

других молчи. Если и бить будут. Или тебя уже били?

Вместо ответа в углу вдруг послышался всхлип, за которым последовал сдавленный, болезненный

плач. Он был коротеньким, но столько неподдельного детского отчаяния выплеснулось с ним, что всем в

этой камере сделалось не по себе. Сотников на соломе, слышно было, осторожно задержал дыхание.

– Рыбак!

– Я тут.

149

– Там вода была.

– Что, пить хочешь?

– Дай ей воды! Ну что ты сидишь?

Нащупав под стеной котелок, Рыбак потянулся к девочке.

– Не плачь! На вот, попей.

Бася немного отпила и, присмирев, затихла у порога.

– Иди сюда, - позвал Петр.
– Тут вот место есть. Будем сидеть. Вот подле стенки держись.

Послушно поднявшись и неслышно ступая в темноте босыми ногами, Бася направилась к старику. Тот

подвинулся, освобождая ей место рядом.

– Да-а! Попались! Что они еще сделают с нами?

Рыбак молчал, не имея желания поддерживать разговор, рядом тихонько постанывал Сотников. Они

ждали. Все их внимание было приковано к ступенькам - оттуда являлась беда.

И действительно, долго ждать ее не пришлось.

Спустя четверть часа со двора донеслось злое: «Иди, иди, падла!» - и не менее обозленное в ответ:

«Чтоб тебя так и в пекло гнали, негодник!» - «А ну шевелись, не то как двину!» - прорычал мужской голос.

На ступеньках затопали, заматерились - сомнений не было: это возвращали с допроса Дёмчиху.

Но почему-то ее также не поволокли в прежнюю камеру - полицаи остановились возле их двери,

загремели засовом, и тот самый, хорошо знакомый им Стась сильно толкнул Дёмчиху через порог.

Женщина споткнулась, упала на Рыбаковы ноги и громко запричитала в темноте:

– Куда ты толкаешь,

негодяй! Тут же мужчины, а, божечка мой!..

– Давай, давай! Черт тебя не возьмет!
– прикрикнул Стась.
– До утра перебудешь.

– А утром что?
– вдруг спросил Рыбак, которому послышался какой-то намек в словах полицая.

Стась уже прикрыл было дверь, но опять растворил ее и гаркнул в камеру:

– А утром грос аллес капут! Фарштэй?

«Капут? Как капут?» - тревожно пронеслось в смятенном сознании Рыбака. Но страшный смысл этого

короткого слова был слишком отчетлив, чтобы долго сомневаться в нем. И эта его отчетливость ударила

как оглоблей по голове.

Значит, утром конец!

Почти не ощущая себя, Рыбак механически подобрал ноги, дал пристроиться у порога женщине,

которая все всхлипывала, сморкалась, потом начала вздыхать - успокаиваться. Минуту они все молчали,

затем Петр в своем углу сказал рассудительно:

– Что же делать, если попались. Надо терпеть. Откуда же ты будешь, женщина?

– Я? Да из Поддубья, если знаете.

– Знаю, а как же. И чья же ты там?

– Дёмки Окуня женка.

Стараясь как-либо отделаться от недобрых предчувствий, Рыбак под стеной стал прислушиваться к

Дёмчихе. Ему не хотелось обнаруживать себя разговором, тем более что Дёмчиха, возможно, не узнала

его в темноте. Они уже познакомились с ее сварливым характером, и теперь, оказавшись в таком

положении, Рыбак думал, что эта женщина очень просто может закатить им скандал - было за что. Но

она мало-помалу успокоилась, еще раз высморкалась. Голос ее понемногу ровнел, становился обычным,

таким, каким она разговаривала с ними в деревне.

– Да-а, - озадаченно вздохнул Петр.
– А Демьян в войске...

– Ну. Дёмка там где-то горюшко мыкает. А надо мной тут измываются. Забрали вот! Деток на кого

покинули? И как они там без меня? Ой, деточки мои родненькие...

Только что смолкнув, она расплакалась снова, и в этот раз никто ее не утешал, не успокаивал - было

не до того. В камере продолжали звучать зловещие слова Стася, они подавляли, тревожили, заставляли

мучительно переживать всех, за исключением разве что старосты, остававшегося по-прежнему внешне

спокойным и рассудительным. Между тем Дёмчиха как-то неожиданно, будто все выплакав, вздохнула и

спокойнее уже заметила:

– Вот люди! Как звери! Гляди, каким чертом стал Павка этот!

– Портнов, что ли?
– поддержал разговор Петр.

– Ну. Я же его кавалером помню - тогда Павкой звали. А потом на учителя выучился. Евонная матка на