Повести
Шрифт:
Джулия озорно пригрозила:
– Нон, нон!
Остатки они доели сообща. Встав с травы, Иван поднял лежавшую в маках тужурку.
– Айда?
– Айда, - согласно подхватила она.
Довольные друг другом и как-то сблизившиеся, они пошли дальше. Джулия доверчиво положила руку
на его плечо.
– Земляника - это хорошо, - сказал он, нарушая тихое, доброе, но почему-то неловкое молчание.
– Я
до войны не одно лето ею кормился. Земляника да молоко.
– О, руссо - веджитариани!
–
– Джулия нон веджитариани. Джулия любиль бифштекс,
спагетти, омлет.
– Макароны еще, - добавил он, и оба засмеялись.
– Я, я, макарони, - подтвердила она и задорно поддразнила: - А руссо земляньико?
– Бывает. Что ж поделаешь, когда голод прижмет, - невесело согласился Иван.
Джулия удивленно взглянула на него.
– Почему голяд? Почему голяд? Русланд как голяд? Русланд само богато? Правда?
– Правда. Все правда.
– Почему голяд? Говори!
– настаивала она, заметно встревоженная его словами.
Он помолчал, ступая по траве и нерешительно соображая, стоит ли говорить ей о том, что было. Но
он уверовал уже в ее ласковое расположение к нему, потянулся к ней сам, и потому в нем начала
пробуждаться давно уже не испытываемая потребность в откровенности.
– Случается, когда неурожай. В тридцать третьем, например. Траву ели...
– Вас траву?
– Какую траву?
– он нагнулся и сорвал горсть травы.
– Вот эту самую. Без цветов, конечно. С голоду
отец умер.
Джулия удивленно остановилась, строгое ее лицо помрачнело. Испытующе-подозрительным взглядом
она смотрела на Ивана, но ничего не сказала, только выпустила его руку и почему-то сразу замкнулась.
Он, опечаленный невеселым воспоминанием, тихонько зашагал дальше.
Да, голодали, и не только в тридцать третьем. Спасала обычно картошка, но и ее не всегда хватало
до новой. После смерти отца в семье осталось четверо детей. Иван старший. Он вынужден был растить
с матерью ребят, кормить семью. Ой, как нелегко это досталось ему!
Он задумчиво шел, поглядывая вниз, где мелькали в траве сизые колодки на ее ногах и тихо
шевелились, плыли на ходу две короткие тени. Джулия, однако, начала отставать, он почувствовал
какую-то перемену в ее настроении, но не оглядывался.
– И Сибирь биль? Плёхой кольхоз биль?
– с каким-то вызовом в неожиданно похолодевших глазах
заговорила девушка.
Почти в испуге он остановился и внимательно посмотрел на нее:
– Ты что? Кто тебе сказал?
– Один плёхой руссо сказаль. Ты хочешь сказаль. Я зналь!..
– Я?
– Ти! Говори!
– Ничего я не хочу. Что я тебе скажу?
– Ну, говори: Джулия нон правда. Джулия ошибалась!
Он смотрел на девушку - лицо ее стало злым, глаза
нему исчезло, и он напряженно старался понять причину этой ее перемены, так же как и смысл ее
неприятных вопросов.
– Ну говори! Говори!
Видно, действительно она что-то уже услышала, возможно, в лагере, а может, еще в Риме. Но он
теперь не мог ничего объяснить ей, он уже жалел, что упомянул про голод.
– Биль несправьядливост?
– настойчиво спрашивала Джулия.
– Какая несправедливость? О чем ты говоришь?
35
– Люди Сибирь гналь?
– В Сибирь?
Он испытующе вгляделся в ее колючие глаза и понял, что надо или сказать правду, или что-то
придумать. Однако лгать он не умел и, чтобы разом прекратить этот разговор, неласково буркнул:
– Когда раскулачивали - гнали.
Джулия с горечью закусила губы.
– Нон правда!
– вдруг крикнула она и будто ударила его взглядом - столько в ее глазах было горечи,
обиды и самой неприкрытой враждебности.
– Нон правда! Нон! Иван - Влясов!
Она вдруг громко всхлипнула, прикрыла руками лицо. Иван испуганно подался к девушке, но она
остановила его категорическим гневным: «Нон!» - и побежала по склону в сторону. Он стоял, не зная, что
делать, и лишь растерянно смотрел ей вслед. Мысли его вдруг спутались. Он почувствовал, что
произошло что-то нелепое, недоговоренное и дурное, но как исправить это - не знал.
Джулия добежала до голого взлобка, взобралась на него и, скорчившись, подогнула колени. На него
она даже и не взглянула.
«Ну и ну! «Власов»!» - ошеломленный, сказал себе Иван и, вздохнув, затоптался а траве. Казалось,
он действительно совершил что-то плохое, опрометчиво разрушил с таким трудом налаженное и нужное
ему согласие с ней - от сознания этого все в нем мучительно заныло, увяла недавняя тихая радость, на
душе стало одиноко и горько.
Ну конечно, она что-то слышала о том, что происходило в его стране в те давние годы. Возможно, ей
представляли это совсем в ином свете, нежели было на самом деле, только как теперь объяснить
Джулии все, чтобы она поняла и не злилась?
Перекидывая с плеча на плечо тужурку, Иван топтался на месте. Затылок и плечи его сильно
обжигало солнце, а он, сколько ни думал, все не мог понять, что же между ними произошло и в чем тут
его вина. Конечно, о голоде лучше бы промолчать, может, не надо было упоминать и о раскулачивании,
хоть и неприятно это - скрывать правду, но теперь, по-видимому, надо было это сделать. Очень уж
обидно было лишиться ее доверия именно сейчас, после всего совместно пережитого. В то же время