Повести
Шрифт:
Потом мы довели ход до пяти узлов (около десяти километров в час), обогнули первое из стоящих вблизи судов, и поворот этот заставил нас прицелиться прямо в центр стоящего поперек нашего курса оранжевого автомобилевоза. Следующим маневром должен был быть задний ход. Надо было гасить инерцию. Ни на какие другие маневры ни места, ни секунд уже не оставалось.
В этот момент в динамиках мостика раздался крик. Станислав Дмитриевич докладывал из машины, что из-за аварийного повышения температуры вырубились оба главных двигателя.
До зеленой надписи
Дистанция до автомобилевоза сокращалась на двадцать пять метров за десять секунд. Наш руль был парализован.
Оранжевый «HAPAG» в четверть километра длиной и тоннажем тысяч на сорок точнехонько перегораживал наш курс. Его борт был намного выше нашего. Через полторы минуты мы должны были в него врезаться.
Мы везли:
515 двадцатифутовых контейнеров,
40 десятифутовых…
Что такое пятьсот контейнеров? По объему — это крупное здание. Вес каждого контейнера до двадцати тонн. Но не вес здесь важен…
Один капитан как-то рассказывал мне, что за грузы он возит в контейнерах через океан. В том списке были тяжелые английские сервизы, антикварная мебель, уникальные мотоциклы. Там были разобранные по камешку старинные камины, теперь отсылаемые в другую часть света в благодарность за обоюдно налаженный бизнес. Были ящики драгоценных духов и полуигрушечный действующий паровоз в одну восьмую натуральной величины. Владельцы концернов слали племянницам подарочные автомобили, нефтяной король, задержавшийся по делам в Штатах, задабривал оставленную в Азии супругу-американку контейнером модных в нынешнем сезоне бытовых приспособлений. О том, что везут, знает лишь капитан да грузовой помощник. Стоимость груза порой в несколько раз превосходит стоимость судна.
Контейнеры занимали у нас столько места, что остальной груз казался по сравнению с ними сущей мелочью — мол, возьмите, все равно ведь идете через океан. Кроме контейнеров, мы везли:
37 школьных автобусов «шевроле»,
40 «стрик-трейлеров» (мы их крепили с Саней),
16 тягачей-тяжеловозов,
48 ящиков генерального груза, каждый ящик по 36 тонн,
11 ледовых вездеходов (для Антарктиды),
38 легковых автомобилей (для кувейтских шейхов),
15 тяжелых тракторов,
15 тонн вишневой доски (для изготовления мундштуков),
3 моторных катера,
2 флэт-трейлера.
Наше судно без груза стоило 25 миллионов долларов. Наш экипаж составляли сорок три человека.
В распоряжении капитана Рыбакова было от семи до десяти секунд. Это были те секунды, которые прошли от остановки главных двигателей до остановки вспомогательных. В эти секунды еще работал телефон.
Капитан Рыбаков успел крикнуть, чтобы боцман (тот был на баке у стопоров якорь-цепей) бросал якоря. Боцман отдал левый якорь и пять смычек его цепи, чтобы смягчить ее тяжестью
Нас спасла, вероятно, та же вязкость дна, которая чуть не погубила. Якоря взяли. Их, наверно, мягко затянуло в эту сметану. Мы быстро теряли ход. Ходовая морщина отделилась от нашего носа, стала сворачиваться, как веер, и слабеть, дошла по тусклому зеркалу до борта «HAPAG» и лизнула его.
Мы остановились. До буквы «P» оставалось метров тридцать. Может быть, даже меньше. Что такое тридцать метров по отношению к размерам «Голубкиной»? Наш мостик висел над водой на двадцати семи…
Мастер снял фуражку и обернулся к нам. «Мы» — это все те, кто тогда понимал или понял, что могло произойти. Он повернулся к нам и сказал:
— Н-ну, мать честная, д-денек начинается.
Рубашка на нем была вся в темных пятнах.
— З-завал. А что там в машине?
Через десять минут стало известно, что причина остановки двигателей — приемные патрубки охладительной системы, которые забило илом и рыбой. Ожил помертвевший лоцман. По своему УКВ, отвечая окрестным судам, запрашивающим, что случилось, — все слышали грохот наших цепей, — он отвечал радостно, что не случилось ничего. Просто старший механик на «Голубкиной» — фишермен, рыболов. Много ли поймали? Кажется, много. Он передает поздравления капитану.
Рыбного фарша из решеток заборников выгребли несколько пудов. Может быть, мы винтом перемололи какую-нибудь крупную рыбину, и ее потом затянуло в патрубки, или всосало косяк мелочи. Это, впрочем, неважно. Никто такое предвидеть не мог, а уж что за главными сразу же вырубились вспомогачи, это чисто бутербродная ситуация, то есть уж если упал, так обязательно маслом вниз. Я, помнится, что-то говорил о недоиспользованности нашего капитана. Мол, рациональнее было бы, если бы его знания и опыт ежедневно… И прочее.
Писал и пытался размышлять, но тут морю угодно было продемонстрировать нам, кто имеет лишние шансы плавать на нем без аварий.
На флоте вообще-то не принято хвалить друг друга. Ни в глаза, ни за глаза. И оттого, когда Виктор Дмитриевич вечером того дня заговорил со мной о капитане, я запомнил его слова, пожалуй, точно.
— Ты знаешь, — сказал он, — это капитан. Это настоящий капитан.
Ему и карты в руки. У него было с кем сравнить. Он ведь знал их всех в пароходстве, всех до единого.
И опять мы крепили груз. Вдоль кардека был натянут толстый стальной трос, и к нему мы пристегивали тросы потоньше. Мастер в это время выводил судно из Чесапикского залива. Мы поворачивали нос к дому.
Станислав Дмитриевич позвал меня в сауну. Там уже были мастер и моторист Женя, рукастый молчун, подпольно разговаривающий со Стасиком на «ты» по причине двадцатилетних совместных плаваний. Общим советом они решили, что так как я пребываю на борту уже месяц, то достоин, чтобы Женя провел на мне особенную операцию под названием «чилийский удар».