Повести

Глинка Михаил Сергеевич

— Андрей Васильевич! — крикнул я. — Андрей, где ты?

Я хотел, чтобы он тоже увидел Настю. Но его уже куда-то увел Иван Никитич.

— Не надо, — сказала Настя. — Не зови…те его. Он ведь не идет в рейс? Только вы?

Настя не картавила, но каждое слово, которое она произносила, было как бы слегка мохнатеньким. Нас обтекал поток грибоедовцев.

— Не надо его звать, — повторила она. — Я потом… все объясню.

— Но куда же ты пропала? Ты что, с тех пор…

— Потом, — смеясь, сказала она, и зрачки ее вздрогнули, чуть-чуть кося. — Ну не сейчас же?

Прожигая палубы звонким грохотом, в коридорах завыли ревуны. Настя посмотрела

на меня, предлагая самому понять, что у нее нет ни минуты. Я еще раз ее оглядел. С головы до ног это была прежняя Настя и в то же время совершенно иная. Но что в ней нового, что, думал я. Разве что появился этот крепко сжатый кулачок? Кулачок выглядел до странности маленьким. Мне показалось, что я вижу, как он прямо на глазах становится еще меньше.

— Где я тебя найду? — спросил я.

— Искать не надо. Я здесь… все время на глазах. Еще успею надоесть.

Она уже четко выбралась из своих затруднений с местоимениями.

— Поторопитесь прощаться, — сказала она, дотрагиваясь до моей руки. — А то он уйдет. И…

— Хорошо, — сказал я. — Если ты этого не хочешь, так я ему не скажу.

Инстинктивно я отметил, что дотронулась она до меня не той рукой, пальцы которой так судорожно сжимала.

Андрей взял меня за пуговицу и отвел в сторону от трапа.

— Упаси тебя боже считать, что ты кому-нибудь чем-нибудь… Никому. И ничем! Плыви. И благословляю тебя на безрассудства…

И редкое дело — посмотрел вокруг мечтательно. Белые надстройки, ярая латунь, тугие, уходящие вверх снасти.

— Везет же мерзавцу! — счастливо жмурясь и сгребая меня своей лапой, сказал он. — Иван Никитич, пойдем, милый, а то я умру от зависти!

Иван Никитич с капитаном стояли у трапа.

— Да-а… — сказал Иван Никитич. — В такой-то рейс и я бы… Да грехи! Как, Егор Петрович, довольны?

— А куда идет судно? — спросил я. Все улыбнулись. Никто, даже Андрей, не мог себе представить, что я не узнал этого заранее. Матрос у трапа нейтрально, вполоборота слушая наш разговор, скосил на меня глаза с одобрительным уважением. На флоте живуча любовь к тем, кто не боится шутить при начальстве. Не мог же он предположить, что человек, который по судовой роли проходит старпомом, действительно не знает, куда идет судно. Об этом, естественно, знали на судне все — все триста пятьдесят членов экипажа и все полторы сотни наличных пассажиров. Кроме этих пятисот человек, в Западной Европе нас ждало еще почти четыреста, которых мы должны взять на борт по дороге. И все они не просто знали, куда поплывут, а уже чуть не год, изучая всевозможные рекламные проспекты, выбрали для себя именно этот маршрут и этот лайнер, и уже с полгода знали расписание «Грибоедова» не только по дням, по и по часам. Одни пассажиры за этот круиз уже уплатили тысячу, другие полторы, а третьим набежало по две тысячи долларов. Таких было немного, потому что «люксов» на судне оказалось всего четыре. Но меня это нисколько не волновало. Я, естественно, знать не знал, что и это обстоятельство — то есть наличие роскошных кают — будет иметь ко мне в будущем некоторое отношение. А сейчас я ощущал себя как первый человек на первом корабле. Я был чистой воды искателем приключений. Подозревал ли это отдел кадров?

14

Устройство мое взял на себя Альфред Лукич из пассажирской службы. Пассажирская служба на судне, принимающем до шестисот иностранных туристов, — это служба большая, должностей много, — кто в

этой службе Альфред Лукич?

— Вижу, вы усмехнулись? — спросил он, представившись. — Странное у меня имечко, правда?

Я что-то промычал, в том смысле, что, мол, чего ж тут особенно странного, хотя, признаться, плохо представлял себе того Луку, который дал своему сыну имя Альфред. Новому моему знакомому было лет около сорока.

— Нас много, — сказал он.

— Кого «вас»?

— Эдвардов Степановичей. Вильямов Матвеевичей. Аркадиев Фомичей. Мы продукт эпохи.

Альфред Лукич водил меня из каюты в каюту, вызнавая их номера из своей записной книжки. При том количестве туристов, которое будет здесь дня через три, свободными оставались кают пять, не больше. Я хотел остановиться на первой же, Альфред Лукич обязал меня не спешить.

— Осмотрим все, — сказал он. — Вдруг что-то вам понравится больше.

В затянутом ковром коридоре нам попалась навстречу старушка в серых тугих кудряшках. Увидев Альфреда Лукича, она кинулась к нему с радостными воплями и минуты две оживленно трещала. Альфред Лукич слушал старушку, ни разу не улыбнувшись, отвечал ей кратко, но как она после этого хохотала! Как ласково опиралась ему на руку! Как счастливо махала ему вслед!

— Полное ощущение, что она встретила старого знакомого, — сказал я, когда мы двинулись дальше.

— Еще бы. Грымза плывет на «Грибоедове» восьмой раз.

— Что же вы ей такого веселого сказали?

— Она спросила, будет ли в этом рейсе судовой праздник под названием «Выборы мисс Александр Грибоедофф».

Бедная Нина Чавчавадзе, подумал я.

— Для вас это звучит довольно дико, — продолжал Альфред Лукич, — а я вот уже не удивляюсь. Им нужны развлечения в той форме, к которой они привыкли.

— Так что вы ей сказали веселого?

Альфред Лукич приостановился.

— А что можно ответить женщине, если она нетерпеливо вас спрашивает, когда же будет праздник, на котором будут выбирать самую красивую? Что ей можно ответить? Чего она ждет?

— А действительно, чего?

— Что выберут ее.

Я пожал плечами. Старушка была говорливой, восторженной, однако впечатления сумасшедшей не производила.

— Я ей сказал, что вообще такого праздника не планировалось, но теперь, когда она вновь на нашем судне… И тому подобное.

— Знаете, как это называется?

— Еще бы, — вздохнув, ответил Альфред Лукич. — Еще бы мне этого не знать. Хорошей работой в области индивидуального обслуживания пассажиров. А вы, оказывается, ничего не смыслите в женщинах.

Прошел шагов пять, смягчился и добавил:

— Старше шестидесяти пяти лет.

И еще через пять шагов:

— Из высокоразвитых капиталистических стран.

Мы ходили с ним по судну, Альфред Лукич показывал мне каюты, и всюду его останавливали пассажиры. Он молчал, слушал, а потом что-то им отвечал, оставляя каждого неизменно смеющимся.

— Это вас так филфак выучил? — спросил я.

— Что такое филфак? После филфака я уже целую жизнь прожил… — Он держался в это время за трубку телефона в очередной каюте. Из каждой новой каюты он раздавал указания. Все они касались мелких коридорных услуг: в такой-то номер кофе на троих, в таком-то забрать костюм в чистку, в такой-то каюте пожилая дама хочет поднять на полку свой чемодан — декстюард, бегом! Эти нужды он узнавал сейчас, идя со мной коридорами. Меня поразила, признаться, скорость его реакции. Мы в береговой жизни привыкли к иному ритму.