Повести
Шрифт:
— Хорошо!.. Ах, как хорошо-то, — шептал Филимонов, согреваясь.
Ему показалось, будто крикнул кто-то. Схватив винтовку, отпрянул в угол, замер. Ждал, затаив дыхание, вслушивался. Но было тихо — ни звука, ни шороха. Осторожно выполз из шалаша, прилип к стволу сосны, притаился… Тихо… Звонкая, какая-то прозрачная тишина…
«Нет, наверное, послышалось. Филин, может быть, гукнул… Или показалось».
Темная была ночь. Кажущиеся совсем близкими, стыли над головой звезды. Они были насыпаны тесно, густо,
Он распрямился, переложил винтовку в другую руку, но не успел сделать и шага, как совсем близко, почти рядом: «Э-э-эй!»
Филимонов присел и окликнул:
— Стой, кто здесь?
Человек рухнул в снег.
— Руки вверх! Ни с места!
Но там молчали. Не шевелились. Оглянувшись, нет ли рядом еще кого, Филимонов, следя за тем местом, где лежал человек, осторожно-осторожно отодвигался в сторону, за дерево.
— Кто здесь? — повторил он.
— Да пошел ты к такой-то!.. Свои!
Филимонов подбежал к лежащему. Теперь и расспрашивать не надо было, кто это, — по скудной, потрепанной одежонке сразу угадывалось: военнопленный, беглый, Он лежал вниз лицом. Попытался привстать, но не смог. Суетясь, Филимонов приподнял его.
— О-ох.
— Что с тобой? Ранен?
— Нет… Ноги… Замерзаю… Помоги.
— Сейчас. — Подхватив его под руки, Филимонов поволок к шалашу. — Сейчас, — повторил он. — Сейчас.
Положил возле костра. Человек протянул к огню руки. Огонь лизал их, а он вроде бы и не ощущал этого. Филимонов подкинул в костер сушняка.
— Давай, ближе садись.
Человек приподнял голову, глянул на нею и недоверчиво произнес:
— Филимонов?
— Я, — растерялся Филимонов; он всматривался в лицо этого человека и — не узнавал. Тот следил за его взглядом и понимал, что его не узнают.
— А ведь на одной парте три года сидели, — сказал с укором.
— Давыд?!
— Ну!..
Давыда трясло. Зубы его гулко лязгали. Он сидел так близко к огню, что от одежды валил пар.
— Какими судьбами?
— Потом… Помоги… — Глазами указал себе на ноги. — Кажется, все… Отплясался.
Филимонов ухватился за стеганки, потянул. Но они не снимались.
— Тяни! — почувствовав, как он растерянно замешкался, крикнул Давыд.
— Не снимается.
— Дери!.. Режь голенище!
Ножом Филимонов вспорол стеганки, но портянки было не развернуть.
— Кажется, примерзли.
— Дери их.
— С кожей?!
— Дери!
Обеими руками упершись в землю, до хруста сжав зубы, Давыд откинулся на спину, со свистом всасывал в себя воздух:
— У-у-у!
— Не снять!
— Да дери ты!.. У-у-у!
Он пододвинул ноги к огню. Странно было видеть, но от ног тоже повалил пар.
— У-у-у!
— Снегом бы надо.
— А, все равно теперь!
Все-таки Филимонову удалось размотать портянки. Ноги
— Три, три, — повторял Давыд. — Все равно теперь… Все…
— Отойдут.
— Руки бы остались. Руки мне еще пригодятся. Ох как пригодятся!
Отстранив Филимонова, он сам растирал ноги. Проверил, шевелятся ли пальцы. Вроде бы чуть шевельнулись.
— Живы…
Филимонов метался, не зная, чем помочь. Положил на огонь остатки хвороста.
— Сейчас еще принесу.
Выскочил из шалаша, лазил в темноте по кустарнику, отыскивая сушняк.
— Сейчас как следует раскочегарим, сейчас, — свалил сушняк в костер.
— Ну, денек выдался! Второй раз в гостях. — Давыд долгим взглядом посмотрел на Филимонова. И спросил с горькой болезненной усмешкой: — Братья-то мои, а?.. Слышал?
— Слышал.
— Кто бы мог подумать!.. И Степан туда же!.. Сукины сыны!
— Война нас многое заставила переоценить.
— Многое… Филимонов, я сейчас, конечно, хреновый помощник, но возьми ты меня к себе. Христом-богом прошу, возьми! Где надо, проверишь. Я не какая-нибудь шкура. А что в плену был, не по своей воле. Вот, клянусь! В жизни никогда никому не лгал и тебе не лгу!
А Филимонов сразу же вспомнил о своих ребятах. Сердце болезненно сжалось. Ведь не нашел их сегодня. Где они теперь! Живы ли? Есть ли отряд?
— Грейся.
— Спасибо тебе, — по-своему понял его Давыд. — А я уже два раза бежал, и все неудачно. Невезуч я в жизни, Филимонов.
— Да и я тоже… не очень-то.
— Но, однако, я на свою жистянку не жалуюсь. Хоть и не очень она была… Пожить хочется. Знаешь, примета такая есть, если человек хочет жить, значит — будет жить.
— Это верно.
— Еще как! Поживем! Еще побрыкаемся!.. А если что… У-у-у!
— Больно?
— Сил нет. У-у-у.
Он повалился на спину, крепко сжав кулаки, стучал ими по земле. Затем притих. Филимонов молчал, не решался его беспокоить. Осторожно выполз из шалаша, стал собирать хворост. А когда вернулся, Давыд спал. «Можно ли спать с мороза-то?» — обеспокоился Филимонов, однако будить не решился. Снял полушубок, затем — пиджак и пиджаком прикрыл Давыда. Но только прикоснулся, Давыд сразу же проснулся.
— А-а? Что?
— Прикройся, потеплее будет.
— А-а. Спасибо… О, мать родная!
Осторожно сел, аккуратно приподнял пиджак, посмотрел на ноги. Они опухли, и теперь на них едва ли натянул бы стеганки.
«А в чем же идти?» — подумал Филимонов. И, наверное, это же самое подумал Давыд, потому что он посмотрел на Филимонова и спросил:
— А?
— Н-да, — покачал головой Филимонов.
— Красиво!
«Что же делать? — обдумывал Филимонов. — Что-то надо делать. Так нельзя».