Повести
Шрифт:
— Ни в кого ты не попал. И никуда ты не уйдешь, — сказал Степан. — Убьют тебя.
— Заткнись!
— А зачем жили? Чего добились? Что у нас есть?.. Нора! Одна нора! Я не хочу помирать. Я пойду. — Степан привстал. — Ты как хочешь, можешь оставаться, а я пойду.
— Ты что выдумал? — грозно спросил Егор.
— Я к ним пойду.
— Тебя убьют.
— Не убьют. Не тронут.
— В тюрьму запрут!
— Заслужил.
— Не пойдешь!
— Пусти!
— Сука! — Егор зло, наотмашь ударил Степана, и тот упал. — Я
— За что?
— Никуда ты не пойдешь!
— Ну, пусти… Разреши, — попросил Степан и заплакал. — Пусти, я тебя прошу, Егор. Пусти! Пожалей ребят моих, им отец нужен. Ради памяти сестры твоей пусти! Егор, умоляю тебя! Тебе же все равно, убежишь. А я погибну. Замерзну. Отпусти, а?
— Не пойдешь.
— Гад ты! Гад ползучий! Предатель! Подонешь тут. И ты никуда не удерешь.
— Вместе подохнем! Марш в угол!
Степан заполз за дверь. Он чувствовал, что кровь все сочится и он слабеет.
— Ну перевяжи хоть.
Но Егор молчал.
— Перевяжи! — крикнул Степан.
Егор выглянул за дверь, дернул затвор раз, другой.
— Кинь обойму, — сказал Степану.
Степан, приподнявшись, сел на ящик с патронами.
— Что, оглох? Кинь обойму!
— Нет, — тихо, но решительно ответил Степан. Здоровой рукой приподнял винтовку и направил на Егора.
— Дай обойму!
Рука Степана дрожала, а в глазах мутилось.
— Что? Ты что задумал?
— Не уйдешь ты теперь от меня, не убежишь, — сказал Степан. — Сдавайся!
— Положи оружие!
— Ты трус! Мерзавец! Ты оступился, а потом стал всех ненавидеть. Давыдка правду сказал, а ты…
— Брат! — взмолился Егор. — Опомнись, что ты!
— Звери мы! У зверей нет братьев. Волки!
— Стой! А-а-а!
Егор ринулся на Степана. Степан успел выстрелить. И потерял сознание.
Филимонов помнил теперь только одно: вот они, рядом. Всего в двух шагах, в нескольких метрах. Ясно было, теперь он их не упустит. Он сидел напротив двери, следователь чуть левее, забравшись на землянку, а третьего товарища Филимонов отправил в деревню за помощью, да чтобы срочно сообщили обо всем в район.
«Только не спешить, — думал Филимонов. — Не погибнуть сейчас, в самый нужный момент, это было бы слишком глупо».
Он не курил, хотя очень хотелось закурить и можно было одной рукой достать кисет, но не делал этого, чтобы не отвлекаться. Каждую секунду надо быть настороже.
— Баркановы, сдавайтесь! — крикнул следователь.
«Ничего, пусть посидят. Теперь они никуда не денутся, не уйдут», — думал и ждал последней, все решающей минуты Филимонов.
Когда Степан очнулся, Егор сидел у порога, винтовка лежала возле его ног. Уже смеркалось. В землянке было почти темно.
— Пить, — простонал Степан.
— Очухался? — спросил Егор. — Размазня! — И он зло
Степан опять заплакал. Он плакал от обиды, от своей слабости, оттого, что не смог справиться с Егором. Он теперь понял, что так и прошла вся его жизнь где-то на заднем плане. Ни своего голоса, ни своей воли. Где-то шла она кривыми, путаными тропками. Вели, как теленка на поводу.
«Теленок и есть теленок. Всю жизнь шел и теперь, как теленок, послушно иду к концу».
— Стреляй! — зло сказал Степан. — Хрен с тобой! Не боюсь я тебя. Стреляй! А я пошел!
Филимонов и следователь тащили Степана. Он не соображал, куда они идут и давно ли, поминутно терял сознание. А когда открывал глаза и в голове немного прояснело, чувствовал, как тяжеленные валенки, цепляясь, скребут по снегу. Рядом устало, гулко дышали Филимонов и следователь, но Степан не смотрел на них: не было сил повернуть голову.
Наконец они выбрались на светлый прогалок, опустили Степана на снег. Он ткнулся вниз лицом, щекой на заледеневшую давнюю колею, подумал: «Дорога».
— Тяжеленный все-таки. Сначала показалось, что одна только шкура, — зло сказал следователь, сняв шапку и вытерев слипшиеся волосы.
Степан лежал, не шевелясь. Кожа, кажется, припаялась к ледяшке, но не было сил повернуть голову. И не хотелось. Можно было хоть минутку, хоть чуточку передохнуть, не напрягаться, свыкнуться с болью.
— Тут нам еще топать да топать, — сказал следователь. Он прежде никогда не бывал в бою, в перестрелке, и был возбужден тем, что произошло с ним сегодня, никак не мог успокоиться. Поэтому ему хотелось говорить и говорить.
— Вот что, — вдруг перебил его Филимонов. — Ты оставь оружие мне. Да налегке беги до деревни. Пригони сюда подводу.
— Зачем это? Побредем понемногу.
— Не дойти ему.
— Потащим, пока сможем.
— Здесь прямо побежишь, а как до ручья доберешься, так направо, — будто не расслышав, продолжал Филимонов. — Обратно по следу вернешься.
— Ладно.
Степан слышал, как захрустел под быстрыми шагами снег. Он лежал, закрыв глаза, и все, что делалось вокруг, представлялось ему будто во сне. Казалось, что это не он лежит здесь на снегу, а кто-то другой, и Степан смотрит на лежащего со стороны.
— Сядь, — сказал Филимонов и потормошил его за плечо. Степан не ответил. — Садись, а то закоченеешь. Не спи!
Филимонов приподнял его, встряхнул. Степан простонал от боли. Но сел. Уперся ладонями в наледь.
Филимонов закурил. Степан глянул на него и подумал, что Филимонов мерзнет. Тот стоял ссутулясь, лицо было сосредоточенно, серьезно.
И Степан понял, что судьба его, жизнь оказались у Филимонова в руках. И он теперь этим распоряжался. И от него зависело, жить Степану или не жить.