Повести
Шрифт:
Глафира, узнав обо всем от нас с Юркой, закрылась у себя в комнате, наверное, пила там. Слышно было, как она громко кашляет и как под ее большущим грузным телом надсадно скрипит стул.
Мне не хочется оставаться дома, я ухожу с Юркой, и вместе мы до полуночи бродим по улице.
Когда я возвращаюсь, Глафира еще не спит. Она стоит в коридоре возле Митиных удочек. Уткнулась в них лбом, оперлась, могучими руками в стены, и стоит.
Я просыпаюсь полшестого, еще не звенел будильник. Мне сегодня опять на работу. Встревоженно вскакиваю —
Открываю окно, в комнату врывается веселый утренний городской шум: стучат по асфальту каблуки, прохожие торопливо идут в одну и другую сторону, шаркает метла — это дворничиха спозаранку подметает панель, в Таврическом саду бегают по дорожкам солдаты, занимаются гимнастикой.
И оттого что мне на работу, я тоже начинаю, суетно бегать, то и дело посматривая на часы, хотя и знаю, что не опаздываю.
В трамвае, как и всегда, полно народу. Оживленно, весело. Или мне это только кажется так? Нет, все возбуждены, трамвайный разговор похож на восторженное весеннее чириканье стайки воробьев. И это общее веселое возбуждение незаметно захватывает и меня. А на улице гремят репродукторы. Мы едем, а они как бы один другому передают веселую эстафету:
«Сегодня… апреля, войска Второго Белорусского фронта с боями преодолели глубоко эшелонированную вражескую оборону и взяли город…»
— Ага, и этот взяли! Вчера было два сообщения Информбюро. Интересно, сегодня будет столько же или больше?
Эх, жалко, нет сейчас со мной Муськи! Она сегодня затормошила бы, задергала меня. Ведь я после длительного отсутствия возвращаюсь на работу. Как хорошо с ней было!..
У нашего завода всегда выходит полвагона. Но сегодня я приехал слишком рано, и вышедших не так много.
Проскочив проходную, иду по заводскому шоссе. Но что это? Вроде бы чугунные плиты стали меньше! Я смотрю на них и вижу тень громадного быстро шагающего человека, человека-великана. Машинально оглядываюсь. Но никого рядом нет. Да это же моя тень! Это иду я!
Возле цеха меня догоняет Борька.
— Савеля, привет! — Мы впервые здороваемся за руку. — Тебя что, и в самом деле прихватило или придуривал? — Он лукаво подмигивает мне. Шагает рядом, все посматривая на меня, такой крепенький боровичок. Руки в карманах.
Первым в цехе подходит ко мне Жарков. И, непривычно для меня, тоже здоровается за руку.
— Ну, хорошо, что ты пришел. Дело давно тебя ждет. Заждалось.
— Меня?
— А что же ты думал? Включайся быстренько.
Это и совсем удивительно. Шутит он или нет? Нет, лицо серьезное. Он не умеет шутить. Да, наверное, не до того ему. Совсем пожелтел и высох. Щеки провалились, как у мумии, глаза утонули в глубоких темных норах.
Я сразу же сажусь к верстаку. Мне работается легко и радостно, будто поется. И, наверное, поэтому все у меня получается. Ловко ходит драчовая пила, и легко крутится отвертка, сразу же попадая в шлиц. Может, я соскучился по работе?
Борьке не сидится за
— Эй, иди-ка сюда, что у меня есть.
— Что?
— Осторожно только, не растеряй.
В спичечном коробке перед ним лежат три хорошо отполированные бронзовые чешуйки. Борька берет одну и, пощупав пальцем во рту, показывает мне сверкающий передний зуб.
— Фикса! Фартово, да?
Теперь мы с ним работаем и все показываем друг другу «фиксу». Борька высунется, как кролик вскинет верхнюю губу, и я ему в ответ. Я даже не поленился сбегать в туалет и там, приоткрыв половину рамы с забеленными известкой стеклами, потренировался, по-всякому показывая себе «фиксу».
В обеденный перерыв мы с Борькой садимся играть в шашки. На ходу прихлебывая из алюминиевой кружки кипяток, к нам подходит Клава Фиссолонова.
— Слышали, ребятки, радио? Первый Белорусский прорвал Одерский рубеж! Вы понимаете, что это такое? На Берлин!.. А потому, мальчики, подъем! После войны поиграете. Подъем!
— У меня живот болит, — жалуется Борька.
Клава, чуть наклонив голову, внимательно смотрит на него.
— А это что у тебя?
— Где?
— Открой рот!
— Зачем?
— Открой!
Она хватает его шею, сжимает щеки так, что раскрывается рот. Ногтем сковыривает с зуба «фиксу».
— Фу, какая бяка! Вот поэтому и болит брюшко. И ты давай! — поворачивается она ко мне. Я незаметно уже успел снять «фиксу» и спрятать в карман. — Давай, давай, — настойчиво требует Клава. — Эх вы, дураки, дураки! Посмотрю я на вас, совсем еще дети. Работаете, так вроде бы уже взрослые. А иногда такую глупость выкинете!.. Шагай к Жаркову, он тебя ждет. А еще дурню такое дело решили поручить!
Ничего не понимая, оглядываясь на Клавку — может, что-то подскажет, иду к выгородке. Жарков там один.
— Так, Василий, — увидев меня, тотчас начинает Жарков, — мы тут посовещались и решили создать молодежную бригаду. Ты, Борис Филиппов, сейчас нам дают еще трех пареньков. И хотим тебя назначить бригадиром.
Уж чего угодно, но этого я не ожидал.
— Будете работать на второй площадке, собирать «вертушку». Справишься, — видя мое замешательство, успокаивает Жарков. — Ничего, не боги горшки обжигают. Правда, теперь будет все немного посложнее. Раньше ты только о себе думал, а теперь должен думать за коллектив. Примером должен для ребят служить, завоевать у них авторитет. Без этого никакая работа не пойдет. Да вот, кажется, и они, — заглядывает он через мое плечо, потому что в дверь выгородки постучали довольно бойко и приоткрыли ее, не дожидаясь ответа:
— Можно?
— Входите.
И они вошли, трое.
А я взглянул на них и побледнел. Почувствовал, как кровь отошла у меня от лица. Одним из них был Лепеха. Он тоже побледнел. Мы стоим и молча смотрим друг на друга. Вот где довелось встретиться… Вот наши дорожки и сошлись!.. Ну что ж, долго я тебя искал.
Жарков что-то поясняет пришедшим, но я не слышу его. Он предлагает познакомиться.
Я пожимаю руки мальчишкам, а сам все смотрю на Лепеху. Его очередь подойти ко мне. Он сделал нерешительный шаг, протянул руку. Но я стою, будто не замечая ее.