Повести
Шрифт:
Но рыбий жир тоже было невозможно подвезти. И быстро таяли запасы в нашей аптеке. Уже каждая ложка была рассчитана.
Аптека нам отпускала лекарство вечером. Получила я бутылочку. Только поставила ее на стол, потух на отделении свет.
Пока мы доставали фонари, снова засияли лампы под потолком коридора. Но бутылочка рыбьего жира с моего столика исчезла. Я оглядывалась — кто взял? У кого поднялась рука? Хотя бы заглянуть такому человеку в лицо. Всех, кто проходил по коридору, я рассматривала. Но ничего не узнала.
Пришло
Потух надолго электрический свет. Для фонаря не хватало горючего. Ночь надвигается. Мне надо дежурить. Остаюсь на седьмом хирургическом в темноте.
Вдруг начальник отделения мне приносит свечу. Ой, свечка!.. Маленькое желтое пламя среди тьмы. Как оно выручит! Загорится на моем столике, и уже по коридору можно будет двигаться. Даже температурные кривые я смогу подвести. А когда мне будет нужно пойти в палату, я это пламя понесу с собой.
Я не успела зажечь свечку. Она с моего стола исчезла. Разве взял ее не враг?..
Опять я не увидела врага в лицо. Только почувствовала его руку.
Становилось все труднее. Я работала, выбиваясь из сил. А еще из-за этой руки вот так, на каждом шагу спотыкалась.
Страшнее всего было раздавать раненым хлеб. Ведь стоило только немножко растеряться, а она кусок вырвет.
Галета… Галету мне принес политрук. Тогда я уже не работала. Свалилась от голода. И меня положили тут же на седьмом хирургическом в отдельную маленькую палату.
Там было обледенелое окно. И дневной свет со мной побыл недолго. Тьма наступила. Лежу и не знаю, что ко мне подкрадывается — сон или смерть?.. Вдруг передо мной запылала лучина. Костя, политрук, пришел с лучиной.
— Насилу,- говорит он,- я тебя отыскал в темноте! — И что-то протягивает, разжимая ладошку.
Я приподнялась, смотрю — галета, помазанная сверху черной икрой.
Он ушел. Снова тьма. Но мне больше не страшно. Мне даже было уютно засыпать. Вот что значила каждая крошка!
Не будь галеты, я бы сейчас не жила…
«Здравствуйте! Я от Кондратьича…» — сказал Медведев, кланяясь. И первый раз я увидела вот такого в лицо. Этот крал у нас самое лучшее. И сейчас заглянуть бы в его сумку, там не противогаз. Наверное, опять мясо, рис, сгущенное молоко.
Кажется, он может есть досыта. Но он не ест досыта. Лицо у него одутловатое, как у тех, кто голодает. У него другая жадность. Ему надо нажиться, скопить… .
На рассвете из госпиталя выполз с тем, чтобы снова вползти, когда начнет вечереть. И мимо меня прополз, мимо… А я ничего не сделала, чтобы его раздавить… Разве я могу так оставить? Разве я с ним и с Кондратьичем одной ниточкой связана?.. Сменили бы меня поскорей!..
А смена скоро. Солнце еще за крышами, двор не освещен. Но воздух стал уже теплым. Раскрылись окна. Звенят голоса. От Лениной кочегарки столбом валит дым. Значит, в пищеблоке суетятся
Проснулся госпиталь… мой госпиталь: я его должна охранять.
Глава XIV
ТОВАРИЩ ГОЛУБКОВ
Как светло в нашей комнате! Стены голубые, масляная краска. Но светло не только от стен: через открытое окно заливает комнату солнце. Разве возможно уснуть?..
Дашеньки нет, но я вижу, что она делала, перед тем как уйти в аптеку. Она взбивала свой тюфяк, вытирала пыль к подоконника, постелила на стол чистую белую салфетку.
Тихо. Дашеньки нет, но как будто она здесь. Мне хочется ей сказать: «Ты не знаешь, Дашенька, как хорошо относились ко мне… Тогда на вышке старший лейтенант Голубков мог надо мной посмеяться, даже меня наказать… И потом… Но я не оправдала его доверия».
А все-таки я усну сейчас. Мне даже не помешает яркий свет, потому что я ему все рассказала…
Это было так.
В восемь часов шумно в нашей большой столовой. Завтракают сестры, которым надо сменять на отделениях посты. Я туда заглянула, нет ли там старшего лейтенанта Голубкова. Быть может, он получает хлеб в буфете?.. Нет.
Тогда я заглянула в маленькую столовую комсостава. Тут тихо. Поставлены, как в ресторане, отдельные столики. И тут его нет. Наверное, он из своей комнаты еще не вышел.
И я побежала через вестибюль госпиталя, мимо белой мраморной лестницы в сводчатый коридор. Его комната в глухом сводчатом коридоре, освещенном даже днем синими лампочками. Вот его дверь. Я тихонько постучала. За дверью никакого движения… Что теперь?.. Я не могу отложить. Нет, есть движение за Дверью.
— Товарищ старший лейтенант, — позвала я. Слышу:
— Да, да. Войдите!
Дверь приоткрылась, и я вошла.
Выслушал меня старший лейтенант Голубков, посмотрел серьезно и говорит:
— Да… Вина твоя не маленькая! Теперь выправлять дело надо. Этого негодяя непременно поймать нужно. И это ты должна сделать! А Кондратьича подозревали, да улик не было. Он собирается теперь уйти из госпиталя, на Большую землю эвакуироваться — и вот улика! Через час ко мне зайдешь. Я скажу, что тебе делать.
В его комнате темно, потому что окно в самом низу, выходит на двор, и еще заслоняет его главная кочегарка.
Когда я с ним говорила, мне хотелось разглядеть его лицо, но я не разглядела: он сидел у стола, вполуоборот к окну. В полосе света оказались прядь светлых волос и щека. Вот это я только и разглядела. Щека у него с пушком, как у ребят.
Но он сильный — меня сильней во много раз. Он всегда знает, что надо делать, а я вот… не всегда.
Товарищ Голубков придумал.
Каждые сутки я буду стоять на посту у ворот с двух часов ночи до восьми утра, потому что Медведев, если ему удалось днем проскочить в госпиталь, постарается в это время уйти.