Повитель
Шрифт:
— А туго будет — пусти жену на заработки. Она у тебя знает, как на жизнь заработать…
Думал Григорий, что неизвестно Павлу Туманову о его бывших отношениях с Анной, иначе не осмелился бы так сказать. Но когда понял свой промах, было уже поздно. Павел качнулся и, ни слова не говоря, двинулся к нему.
Григорий услышал, как вскрикнула Аниска, видел, как испуганно привстала в телеге Анна. Понимая, что надо обороняться, Бородин торопливо стал разматывать с кулака вожжи, но только сильнее запутал руку.
— А-а… Сморчок склизлявый! Воспользовался, что баба с голоду подыхала, а теперь измываешься… Думаешь, не рассказали мне люди добрые…
И сильный удар в голову оглушил Григория. Он отлетел в сторону и ткнулся в мягкую, рыхлую землю. В противоположную сторону отпрянули испуганные лошади и понеслись, волоча за собой перевернутый плуг и Григория.
В первые секунды все растерянно смотрели вслед умчавшимся лошадям. Потом Аниска повернулась и глянула на Павла Туманова. Тот растерянно топтался на месте.
— Черт… Под лемех ведь может угодить…
Пронзительно вскрикнув, Аниска сорвалась с места.
Пробежала несколько шагов в ту сторону, куда умчались лошади, остановилась, оглянулась и опять побежала.
Анна соскочила с телеги и кинулась вслед за Аниской. Помедлив, туда же пошагал и Павел.
Григорий лежал в изодранной в лоскутья рубахе на хрупкой, проржавевшей за зиму стерне, странно скрючившись, раскинув в сторону руки. Одна из них была окровавлена, вожжи, сорвавшись, начисто сняли кожу с ладони и пальцев.
Но не это было самым страшным. В левом боку Григория зияла большая рваная рана, желтовато поблескивали оголенные ребра.
Случилось то, чего боялся Туманов, — Григорий попал под лемех…
Июльское солнце быстро поднималось над землей, обваривало травы, плавило стволы сосен. С самого утра небо от края до края затягивалось дрожащим грязноватым маревом.
Бородин возвращался в Локти из больницы вместе с Тихоном Ракитиным, ездившим в район по делам коммуны. Почти всю дорогу Григорий молчал, будто обиженный, поглядывая на небо, беспрерывно снимал с наголо остриженной головы фуражку и вытирал с лица выступавший пот.
— Что у вас там? — спросил он наконец.
— У кого это — «у вас»?
— Ну, вообще, в Локтях.
Они сидели в ходке спиной друг к другу, свесив ноги почти до земли, бороздя ими по пыльной придорожной траве.
— Разное в Локтях… У Андрея сынишка помер от дизентерии…
— Сам бы лучше изошел он… этим самым… — буркнул Григорий.
Тихон глянул на Бородина, усмехнулся:
— И откуда у тебя злость такая?! Ведь из могилы еле выкарабкался, радоваться надо.
Григорий ничего не ответил. Заговорил, только когда подъезжали к самой деревне.
— Как-то поживает Павлуха Туманов, крестный мой?
— Сам ты виноват, Григорий. Павлу ведь семью
— Пусть в коммуну шел бы, у вас земли много…
— Не хочет.
— Ну!.. Почему же?
— Не нравится, стало быть…
— Он же вроде активист.
Тихон, засунув под себя вожжи, молча достал кисет из кармана. Закурив, облокотился о колени и только тогда ответил:
— Ну так что? Коммуна, она, Григорий, и меня не совсем устраивает.
Бородин всем телом повернулся к Тихону.
— Тебя?! — ехидно спросил он.
— Меня… И других многих… Что ж? Переступили уж мы, понимаешь, через это. Сейчас вот, говорят, колхозы кое-где организуют. Не слыхал?
— Где мне? В больнице не просвещали. Да и не интересуюсь. — Но тут же спросил: — Это что же за колхозы?
— Не знаю точно. Веселов рассказывал, да я не понял толком. Говорит, на манер коммуны, только каждый может отдельное хозяйство держать для себя: коровенку там, овечек, птицу… Пожалуй, так-то с руки будет, а?
— Может, с руки, да поверят вам только дураки. — И добавил без всякой связи: — Если в Пашка Туманов… Андрюху Веселова, как меня, так засудили бы, наверно…
Ракитин бросил окурок.
— Что ж, подавай и ты в суд на Туманова, коли хочешь. Кто тебе заказывает? — И тряхнул вожжами.
Лошади побежали быстрее.
… Аниска встретила мужа молчаливо. Она понимала, что надо бы ей сейчас радоваться. Там, на поле, почти два месяца назад, когда Григорий лежал в стерне с окровавленным боком, шевельнулась в ее душе жалость к мужу. А вот сейчас, едва он переступил порог, вернулось к Аниске старое: казалось ей, стал сразу мир тесным, жестким, неуютным.
Чтобы скрыть свое замешательство, засуетилась она вокруг Григория:
— Сейчас… Сейчас я накормлю тебя… Снимай пиджак. Пропылился-то, господи. Давай встряхну. Выздоровел, слава богу…
— Не сучи языком, — нахмурился Григорий, опускаясь на стул. — Будто в самом деле рада!.. Сколь провалялся в больнице — хоть раз приехала бы проведать. Муж все-таки…
Аниска замерла на месте, в бессилии опустила руки
— Хозяйство ведь такое на руках. Две коровы, две лошади, свинья… как бросишь?.. — неуверенно проговорила она. — Притом еще сено косила…
— Сено? Врешь! — привстал даже Григорий.
— Косила маленько, — повторила Аниска, не поднимая головы. — И посеяла весной, сколь могла.
— Сколь? Сотку?
— Нет, с полдесятины, может, будет… — И видя, что Григорий недоверчиво усмехается, добавила поспешно: — Не одна сеяла… Люди добрые помогли.
— Это что же за люди такие добрые объявились в Локтях? — спросил Григорий, сузив глаза, отчетливо выговаривая каждое слово.
— Павел Туманов с женой…
Григорий на несколько секунд замер, потом переспросил: