Поводок

Берендеев Кирилл Николаевич

– Простите, - я не знал, что сказать.
– Я действительно свалял дурака. Ляпнул, не подумав. Все же владельцу кафе привычно слушать именно такие истории.

– Да, наверное, - девушка вернула грустную улыбку, чуть приподняв уголки губ. Лицо ее немного порозовело.
– Теперь я уже не могу сомневаться в вашей профессии. Ошибившись, вы доказали, что на самом деле тот, за кого себя выдаете. Жаль, конечно, - неожиданно добавила она.

– Пропала интрига?

– Просто вы стали похожи на обычного человека. Извините.

– Вам не за что извиняться. Наверное, я таков и есть на самом деле. Просто, как вы говорите, скрываю это.

Но девушка покачала головой.

–

Нет, все же вы другой. Не наговаривайте на себя. Может, вы когда-то и были обычным человеком - простым владельцем маленького придорожного кафе, но с годами вы изменились. Ведь все меняются с годами, не так ли? Изменюсь и я, изменюсь, от этого никуда не денешься.

– Что вы хотите сказать? Простите, что задаю столь банальный вопрос.

– Вы знаете, в банальности иногда может скрываться своя, незримая привлекательность. Я поняла это, когда встретилась с тем человеком, что ждал меня весь вчерашний день.

– Из банальностей состоит наш мир, как ни банально это звучит.

– Да, - девушка тряхнула золотыми локонами, - мир банален по сути своей, банально именно устройство его. Ведь, если вдуматься, и "Джоконда", и разбитый кирпич, и моя машина состоят из одних и тех же элементарных частиц, только выстроившихся в разные цепочки, иначе связующихся друг с другом, в ином количестве. Чем человек отличается от обезьяны - на самом-то деле - одним процентом своего генетического кода. Так что неизменность основ естественна, она похожа на старый прочный фундамент, на котором всякий может построить свой собственный дом. Ведь за тысячу лет своего существования человек не придумал ничего нового в области социальных отношений. Десять заповедей так же актуальны сейчас, как и во времена оны. И так же... почти невыполнимы. Мы, такие разные, становимся на удивление схожи, когда речь заходит о таких банальных, привычных уху вещах, как семья, любовь, дружба. Мы меняемся лишь внешне, из века в век мы совершаем одни и те же ошибки, оступаемся именно так и именно там, как и где до нас оступались бесчисленные поколения наших пращуров. И будем оступаться, пока не набьем те же шишки, необходимые для постижения простых истин на своем, именно своем, а не чужом опыте, и лишь набив их, согласимся с тем мироустройством, против которого пытались возражать. На этом держится мир. Каждое новое поколение, взрослея, стремится избегнуть воздвигнутого здания умозаключений поколения уходящего, жаждая свободы от них и построения своего собственного нравственного кодекса, в котором найдется уголок всем соблазнам и прихотям, а затем, оно остановится в поисках своих, незаметно для себя самого, затем нарожает детей и тихо вернется в старую гавань.

– Как блудный сын ко всепрощающим родителям, - тихо сказал я. Девушка кивнула.
– Чтож, у каждого свой поводок. Кого-то он отпустит дальше, кого-то ближе, но все равно придется вернуться.

Я замолчал на полуслове. Мои слова больно укололи ее.

– Вы говорите слишком... точно, - сказала она.
– И о поводке, наверное, тоже. Хотя я не чувствую его на себе... пока. Когда-нибудь, конечно, почувствую. Но не сегодня, не завтра.

Она говорила эти фразы через подкативший комок к горлу, с большим трудом выговаривая каждое слово.

– Бывают же исключения, - сказал я.
– И мир меняется, будучи неизменным лишь внешне, именно благодаря им, блудным сынам, не вернувшимся к родителям.

– Пока я свободна от этого поводка, - продолжила девушка, не слушая меня.
– Пока свободна, - повторила она чуть тише.
– Но, если вдруг когда-нибудь я почувствую, что горло сдавило и мне нет сил продолжать путешествие, я вернусь. Сюда. В город, где меня ждут, единственный город на этой планете, где,

я знаю, меня ждут и будут ждать с удивительным терпением и постоянством, к которому я не готова еще.

– Значит, вы уедете, - произнес я. Спокойно, почти безразлично, но с внутренней дрожью, которую, по счастью, не выдал голос. Она склонила голову.

– Уеду. Не вините меня, пожалуйста.

– Я не виню вас, напротив. Я...- невольный вздох, - просто завидую вам. Как завидуют все отцы своим детям, у которых еще есть все возможности совершать их ошибки безнаказанно. Я завидую вашей молодости, вашему жизнелюбию, вашей свободе, конечно. Мой поводок уже давно приковал меня.

– Но вы все же сопротивляетесь ему, - сказала девушка.

– Стараюсь, - я улыбнулся.
– По мере сил. А иначе нельзя.

– Можно, - она покачала головой.

– Нет, - я догадался.
– А иначе... разве стал бы он ждать вас весь вчерашний день.

– Значит... значит, я его еще плохо знаю.

– Наверное.

Девушка убрала коробочку с перстеньком, которую до сей поры держала в руках и вышла из кафе. Я последовал за ней. Проводил до автомобиля - она пожала мне руку на прощание, прежде чем скрыться в тонированной полутьме салона - и долго смотрел вслед удаляющейся машине, не торопившейся скрыться за поворотом.

В тот же день девушка покинула наш городок. В гостинице, где, как мне удалось узнать, она останавливалась, мой вопрос вызвал лишь пожатие плеч: никто не знал дальнейшего пути следования их постоялицы, она не давала никаких распоряжений на этот счет; не знаю, может, оно и к лучшему.

С того дня прошло уже три месяца, но она по-прежнему колесит по свету. И не дает о себе знать, ни мне, ни антиквару, тому самому, что ждал ее как-то весь день. Вечером того памятного дня он все же зашел в кафе, перед самым закрытием: спрашивал девушку и словом не упомянул об оставленном ей подарке. Я коротко пересказал происшедший меж нами разговор, он молча слушал, изредка кивал, соглашаясь, и на прощание сказал, вроде бы спокойно, только глаза блеснули в полутьме помещения: "наверное, она права, что поступила именно так; я буду ждать ее здесь, если вы не возражаете". Я только кивнул в ответ на его просьбу.

Постепенно мы сошлись накоротке: антиквар каждый вечер неизменно заходит в кафе, выпивает чашечку кофе, рассказывает о работе, о своих аквариумных рыбках, и ни словом не упоминает девушку, ради которой он приходит сюда. Только глаза по-прежнему выдают мысли о ней.

За все эти три месяца он не изменил раз установленной привычке заходить в мое кафе и вряд ли изменит, насколько я могу судить о нем. Он ждет, будет ждать, сколько бы не потребовалось на то времени, и прошедшие месяцы для него малая толика терпеливого ожидания, первый шаг, за которым неизбежно последуют и другие, которые надо прожить - пройти этот путь в тысячу ри без остатка и увидеть знакомый автомобиль, подъехавший к столикам кафе, он почему-то уверен, что она непременно приедет сюда: "вы, должно быть, так хорошо с ней говорили тогда, она первым навестит именно вас", - и услышать знакомый голос задорно приветствующий притихший городок и его жителей... и его в том числе, означающий, что неутомимая путешественница, наконец, вернулась.

Когда он уходит, я еще долгое время не закрываю кафе, просто стою с ключами на пороге, словно чего-то жду и лишь затем, опомнившись, запираю дверь. И неторопливо возвращаюсь домой, вдыхая остывающий воздух жаркого летнего дня, частенько при этом припоминая тот единственный разговор с девушкой, вспоминаю так, словно он произошел несколько часов назад. И в такие минуты мне, как ни прискорбно, очень хочется, чтобы ее нескончаемое путешествие еще продолжалось.