Поводыри на распутье
Шрифт:
– Где эта свинья?!
– Я не знаю, Халид, – честно ответил старик.
Абдурахман старался говорить как можно увереннее, тверже, но получалось не очень. Он уже знал о массовых отравлениях, о толпах погромщиков, что осадили фабрики, и о недовольстве этой ситуацией лидеров Аравии. Теперь один из них, едва ли не самый могущественный, лично приехал в лавку. Не к добру. Ох, не к добру!
– Его «балалайка» и коммуникатор не отвечают.
– Он должен был приехать к тебе, – угрюмо напомнил Халид.
– Не приехал, – развел руками Абдурахман.
– А ты должен был сдать
Старик опустил взгляд:
– Проклятый гяур оказался хитрее нас.
– Тебя, – уточнил Рыбак.
Абдурахман вздрогнул и покорно согласился:
– Меня.
Он понял, что назначен виноватым. Аравийские канторы хорошо заработали на организованных хитроумным Альфредом беспорядках. Интересы индусских бандитов были здорово ущемлены, арабам достался приличный кусок, и они, не жадничая, вовремя приняли решение остановиться. Если бы Альфред оказался у безов, СБА закрыла бы глаза на помощь, которую ему оказали канторы, и все были бы довольны. Если бы… Но гяур оказался умнее. Скрылся. А его прощальный подарок способен взорвать Аравию…
«Нет, – поправил себя Абдурахман, – его прощальный подарок взорвал Аравию. А отвечать придется мне».
И понял, что не боится. Совсем не боится. Нет смысла трястись от страха, когда все уже решено. Не следует цепляться за соломинку, которой нет. Сильному человеку не должно быть стыдно за последние минуты жизни.
– Есть надежда, что Альфред приедет к тебе?
– Нет.
Абдурахман повернулся к Халиду спиной, подошел к столику и спокойно налил себе чашку чая.
– Великолепный аромат, – негромко произнес он, сделав небольшой глоток. – Чудесный.
Рыбак не стал мешать старику. Терпеливо ждал. Абдурахман допил чай, уселся в кресло и закрыл глаза. И только после этого Халид прострелил ему голову.
Помолчал. Убрал оружие и вытащил подавший голос коммуникатор:
– Алло!
– Халид, что у тебя?
Сегодня все забыли о хороших манерах. Разве в какой-нибудь другой день Гасан Горец позволил бы себе говорить с Рыбаком таким тоном? Конечно нет. Но Халид понимал обстоятельства и не обратил внимания на невежливость коллеги.
– Гяура не найти, он скрылся. Я думаю, это он все устроил.
– Я не сомневаюсь в этом, Халид. – Горец выдержал недлинную паузу. – Нас ждет разговор с безами.
– Если Мертвый захочет разговаривать, – мрачно хмыкнул Рыбак.
Гасан снова помолчал, после чего осторожно произнес:
– Люди поджигают дома, Халид. Они никого не слушают.
– Значит, не надо с ними говорить, – решил Рыбак. – Пусть все идет, как идет.
И посмотрел на мертвого старика.
Разгромленные фабрики раззадорили толпу. Раздразнили.
Чувство локтя. Запах крови. Пьянящее, возбуждающее ощущение вседозволенности. Примерные отцы семейств и уличная шпана, мелкие лавочники и бандиты, подростки и солидные мужчины – акция Дрогаса заставила выйти на улицы всю Аравию. И праведный гнев, с которым они начинали поход, давно превратился в беспросветную злобу. Она затуманила головы. Она заставляла переворачивать мобили, громить витрины и поджигать лавки. Она шептала: «Во всем виноваты индусы!»
И
Предлагая «не говорить» с разъяренными соплеменниками, Халид вовсе не имел в виду «не вмешиваться». С экономической точки зрения было выгоднее направить ярость толпы за пределы родной территории, а потому десятки канторщиков призывали людей идти на Кришну. На перекрестках появились грузовики с оружием. На стенах появились свежие надписи: «Кашмир!». Запустили слухи, что СБА подтвердила факт отравления продукции фабрики. Нашлись люди, которые видели индусов неподалеку от пищевых производств…
Примерно через три часа после вспышки отравлений на границе между Аравией и Кришной раздались первые выстрелы.
Машинисты СБА обеспечили связь с «балалайкой» командира патруля, и теперь настенный экран коммуникатора показывал то, что видел капитан: затянутые дымом улицы, несколько горящих витрин и одинокие фигуры бунтовщиков, перебегающих от подъезда к подъезду, от мобиля к мобилю. Иногда слышались выстрелы, и тогда картинка резко ныряла вниз, демонстрируя присутствующим тыльную сторону борта бронетранспортера и грязные ботинки капитана.
– В нас пока не стреляют, но, думаю, это временно. – Несмотря на обстоятельства, без говорил спокойно и твердо. – Толпа остановилась ниже по улице, узнали, что мы подогнали бронетранспортер, и решают, что делать.
– Есть вероятность, что они пойдут в атаку? – осведомился Мертвый.
– Не сомневаюсь в этом, господин директор.
– Сколько у вас людей?
– Два взвода.
– Почему так мало?
Капитан замялся.
– Есть потери, господин директор. Восемь раненых и трое убитых. Утрачена связь с двумя мобильными группами.
– Сколько человек пропало?
– Двенадцать, господин директор.
У Мертвого заходили желваки.
Кауфман заслуженно считался человеком жестким, способным без колебаний отправить любого из подчиненных на смерть. Он не искал жалости и снисхождения, но и сам не был мягким. При этом все соглашались с тем, что Мертвый никогда не рискует понапрасну. Если требовалось отправить безов в горящий тоннель, значит, это действительно требовалось, значит, от этого самоубийственного броска зависели чьи-то жизни. И безы шли. В огонь, в воду, под пули шли. Не сомневались.
А вот неоправданные потери приводили Кауфмана в бешенство.
– Как долго вы сможете удерживать Загородное шоссе?
– Если не будет серьезного штурма – примерно час.
А если пойдет толпа, то два взвода безов она снесет, не заметив.
– Продержитесь, – попросил Мертвый. – Продержитесь, капитан. Подкрепление придет в самое ближайшее время. Помните, беспорядки не должны перекинуться на Болото.
– Я постараюсь, господин директор. Можете на меня рассчитывать.
Капитан знал, что проявленный героизм Кауфман не забудет и о карьере можно не беспокоиться. Если, конечно, останешься в живых.