Поворотный день
Шрифт:
— Спасибо вам, братья! Спасибо, товарищи!
И, как бы спохватившись, предложил:
— Давай знакомиться. Я Николай Руднев. Начальник штаба Пятой армии.
— А я Иван Дундич. Командир отряда.
— Щаденко говорил о вас. Значит, вырвались из Бахмута? Ну, молодцы! А теперь скажите нашим товарищам несколько слов. Чтоб все знали, кто вы и что вы…
— Почекай, Микола, — переменился в лице Дундич. — Сначала давай решим, что с этими бандитами делать будем. — При этом он остро глянул на пленного лейтенанта, нянькающего перевязанную руку.
Очевидно,
— Мы не бандиты. Мы — армия великой Германии.
Лейтенант, забыв о своем ранении, начал довольно выспренно говорить о том, что недавний бой — всего-навсего досадное недоразумение. Лейтенанту показалось, что красноармейская часть решила закрепиться на данной территории. А у германской армии имеется договор с господином Красновым о выводе армий Советов из области Войска Донского.
Пленный говорил что-то еще, и, видимо, не очень приятное. Это Дундич почувствовал, увидев сузившиеся глаза Руднева, поднес растопыренную ладонь к открытому рту лейтенанта, и тот словно большим глотком воды захлебнулся.
— Зачем такой надутый? — с издевкой спросил Дундич. — Хочешь винить меня, его, что была кровава битка?
— Не хочет, — вклинился в его речь Руднев. — Уже обвиняет!
Сгрудившиеся бойцы и водоносы загомонили. Немец уловил, что недобрый гул может превратиться в самосуд, и заговорил уже без прежнего напора и недавней угрожающей нотки. Лейтенант хочет одного, чтобы конфликт как можно скорее уладился и он со своим эскадроном отошел на определенное договором расстояние и сопровождал эшелон до границы Донской области.
Руднев знал, что зимой в Киеве было подписано соглашение, по которому кайзеровские войска по просьбе контрреволюционной Рады и Войскового круга входят, якобы временно, на Украину, в Донбасс, в область Войска Донского и несут полную ответственности за установление порядка. «Порядок» обернулся разграблением Украины оккупантами. По Брестскому договору, вынужденно заключенному Советской республикой с Германией в марте, немецкие войска в глубь России дальше Дона не двигаются. Но даже эта мизерная уступка со стороны Вильгельма рассматривалась Лениным как огромная победа: она давала возможность хоть чуть передохнуть.
— К Царицыну все рвутся, — задумчиво произнес Руднев, — хотят повязать нас по рукам и ногам. Но еще посмотрим, кто кого…
Руднев отлично понимал: все, что произошло тут часом раньше, — провокация немцев и красновцев, которая может вылиться в ненужные осложнения. Поэтому он, выслушав лейтенанта, сказал Дундичу и всем, кто стоял в ожидании приказа:
— Ну что ж, будем считать это досадным недоразумением… А чтобы не испытывать терпение товарищей, уходите, господин лейтенант. И как можно скорее.
Когда драгуны поспешно вскочили в седла и, не жалея шпор и конских боков, ускакали к гряде, нависшей над степью, Руднев весело взглянул на Дундича.
— Хорошую трепку вы задали немчуре, товарищ Дундич. Думаю, они не скоро сунутся к нам. А теперь прошу вас сказать товарищам, кто вы, откуда…
—
Руднев взял его под руку и повел к платформе. Дундич легко прыгнул на ступеньку тамбура, бросил Князскому бурку, снял папаху.
— Я и мои соратники — мы все сербы, хорваты, черногорцы, — начал медленно Дундич, старательно выговаривая каждое слово, — добровольно записались в Красную Армию. В Одессе. Оттуда ехали на Бахмут. Там дрались с беляками. Нам приказали догнать вас и идти на Царицын. Вот мы пришли. Примете нас в свою армию?
Возгласы восторга, одобрения, согласия пронеслись после этих слов. А Дундич, вскинув шашку над головой, скомандовал:
— Други! Сабли из ножен!
И сейчас же бойцы отряда подняли высоко вверх клинки.
Глядя на Руднева, Дундич сказал:
— Клянемся вместе с вами до последней капли крови защищать нашу великую революцию!
Разведка
Ниже железнодорожного моста через Дон, в густых зарослях тальника, ракиты и дубняка скрывался отряд разведчиков. Говорили шепотом, а чаще жестами, лошадям на морды повесили торбы с овсом.
Ждали темноты. Надеялись, черное небо упадет на черную воду, и плыви по ней хоть в метре от дозора, все равно никто ничего не разглядит. Такая ночь — родная сестра разведчику. Но если не напорешься на противника. А коль он тебя заметит, тогда темень из друга превратится во врага. Особенно страшна ночь в незнакомой местности. Куда бы ни скакал, кажется, всюду на тебя смотрит прищуренный глаз неприятеля.
Зато если знаешь степь — темная ночь для тебя спасительница. Она укроет в любой балке, рощице, поможет незаметно подойти к околице села, левадами пробраться до крыльца, залечь, подслушать.
В степи к хутору протоптано сто вилючих троп. А может, больше. Никто не считал. Каждый путник может пробить свою. Не то что в горах — одна дорога в аул, одна — из аула. Встретился недруг — не уйдешь, не спрячешься в темном шатре ночи. Иди на врага. И кто окажется ловчее, сильнее, хитрее, находчивее, тот поедет дальше.
На мосту возня: туда-сюда ходят солдаты, что-то переносят с подвод к фермам, тянут провода или веревки, опутывают ими металлические конструкции. Ясно: готовятся белые выполнить свое обещание — любой ценой не пустить шахтерскую армию на левый берег. Любой ценой — даже взрывом гигантского трехпролетного моста.
Об этом Ворошилову стало известно вчера, когда после очередной неудачной атаки мамонтовцев оказался в плену юный подъесаул Борис Шишкин. Многие донцы против взрыва. На сходе в Калаче крепко переругались старожилы с пришлыми. Раздосадованный Мамонтов уехал в Нижнечирскую, где и сидит теперь бирюком. Для взрыва моста выделена рота. Командует ею поручик Каратаев. Офицер он никудышный, хвастун, бабник и пьяница, каких Дон отродясь не видывал. Однако выпала ему такая честь от самого генерала — за обильное угощение.