Поворотный круг
Шрифт:
— Давай кончай… — торопит он своего помощника. Наконец Миронченко выходит из будки и для надежности набрасывает на дверь щеколду.
«Зеленый» совсем близко… Слишком задержались, не рассчитали. Хоть бы успеть…
Рысцой отбегают они от будки. Часовой заметил их, какое-то мгновение раздумывал, потом швырнул на землю сигарету, снял с плеча карабин, бросился вдогонку:
— Halt! Halt!..
Его крик заглушил страшный взрыв. Задрожала земля, покачнулось небо…
Мощная волна свалила с ног и Малия и Миронченко. Взрывы раздавались еще и еще, но ни машинист, ни его
…Барон фон Шмидт был в глубоком трауре. Гитлер не мог дальше скрывать поражение немецкой армии под Сталинградом, весь мир знал о том, что Паулюс сдался в плен… И вот траур объявлен по всему рейху… Сколько раз еще придется его объявлять? Дела на фронтах становились все хуже и хуже.
Шмидт написал письмо домой. Получилось оно довольно грустное. Правда, барон старался разбавить его оптимистическими нотками, но патетические восклицания звучали в письме как-то фальшиво и совсем неуместно.
Зазвонил телефон. Полтава… Управление полиции безопасности и СД… Да, да… Кто-то хриплым от волнения голосом сообщал, что двое лубенских машинистов совершили аварию. Два эшелона, один из рейха, специальный… Горючее для авиации и танков…
Снова депо! Барон рвет письмо, одевается. На дворе темная холодная ночь. Поздно — нигде ни огонька, никаких признаков жизни. Город притаился, ждет чего-то. Но чего? У барона хватает мужества признаться самому себе: город ожидает скорой гибели его, барона фон Шмидта. Смерть подстерегает его на каждом шагу. Там, за забором, там, в переулке… А кто даст гарантию, что в машину, в его личную машину не подбросили только что заведенную мину?..
Сонный шофер щурится от яркого света фонарика, которым освещает барон машину, осматривая ее. Наконец он садится.
— Выключайте фары! — приказывает он шоферу.
Тот удивленно глядит на барона и выключает свет.
Еще вчера барон и его подчиненный Пауль Вольф, убитые горем и печально притихшие, сидели как равные и оба молчали. Сегодня же все изменилось. Вольф полагал, что уже все покончено с этой позорной для него историей и, кажется, о диверсантах никто больше не помнит, и вдруг…
— Вы болван! — кричит на следователя разгневанный барон. — Вас водили за нос, вас обманывали эти молокососы. Вы не смогли узнать от них ни одной фамилии! А пока вы нянчились с ними, коммунисты, которые вовремя не были арестованы, нанесли еще один удар… Так стараетесь вы для фюрера?!
Пауль Вольф ничего не понял. Он хотел спросить у начальника, что произошло, но тот не давал даже рта раскрыть.
— Вы русская свинья! — бесился барон. — Вы паршивая свинья!..
Наконец вулкан стал затихать.
— Боже мой! — шептал барон, хватаясь за голову. — Наде же было так промахнуться! Под самым носом диверсанты вьют осиное гнездо, а они ничего не видят, ничего не слышат… Вы, может, с ума сошли? Вы, вы… — Барон задохнулся и умолк.
Через минуту он сказал следователю:
— Как только приведут двух машинистов, тут же допросите… Последний шанс…
…Последний шанс… Да, да, последний. Он воспользуется им. Пускай кричит, пускай безумствует барон фон
Когда в кабинет ввели Бориса, Анатолия и Ивана, Пауль Вольф долго и внимательно осматривал всех троих. Кажется, у них даже синяки за последние дни прошли, стали заживать раны… Какая цепкая штука — жизнь! Вот что значит молодой организм. Прошло только три или четыре дня, и пожалуйста…
— Последний шанс, — автоматически произнес следователь. — Это ваш последний шанс, ребята, — поправился он. — Я уже не в силах бороться за вашу жизнь, я один, и на помощь мне никто не пришел, кроме ваших матерей. А что матери? Что они, несчастные, могут? Ломать руки, стоять на коленях, умолять? К сожалению, в наше время это не помогает. Вся беда в том, что вы не хотите помочь сами себе. Да, именно сами. Вы не захотели назвать своих руководителей, а значит, не захотели спасти собственную жизнь. Пришлось нам самим взяться за дело…
Вольф перевел дыхание. У него пересохло во рту. Неужели он волнуется?..
— Так вот… — Он знал, что перед сенсационным сообщением надо делать паузы. — Так вот, мы сами взялись за дело и нашли кое-кого из ваших наставников. Они здесь, за дверью. Вы их сможете увидеть, если пожелаете. Мы знаем, кто вами руководил, они уже арестованы. И имейте в виду, они сами сознались, что наставляли вас совершать диверсии. Теперь спокойно взвесьте: вы имеете еще один шанс, последний. То есть последнюю возможность спасти свою жизнь. Подчеркиваю — жизнь. Если вы их назовете, не только тех, которые сидят сейчас в камере, тех, собственно, мы сами знаем, но и тех, кто еще на свободе, тогда… Тогда у меня будут основания обратиться к высшему начальству и похлопотать за вас. Чтобы обратиться к начальству с такой просьбой, надо иметь достаточные основания. Такими основаниями могут быть только ваши честные показания. Ну?..
Ребята молча стояли, смотрели куда-то вдаль, в потолок…
— Кто будет говорить? Ну кто хотя бы скажет то, что нам уже известно?
Борис шевельнулся, переступив с ноги на ногу.
— Вы же знаете, что у нас не было руководителей. Поэтому их не может быть здесь, в камере. Это ложь!
Вольф был доведен до белого каления, он едва нашел в себе силы, чтобы сдержаться.
— Хорошо, это ты так думаешь. А как думает Буценко?
— Ложь, — ответил Анатолий.
— А ты? — Показал следователь пальцем на Ивана.
— Ничего не знаю, — сказал Иван.
Вольф забарабанил пальцами по крышке стола. Долго смотрел в окно и вдруг встрепенулся, глянул еще раз на ребят и произнес:
— Ну, голубчики… Чтоб потом вы не жалели и не кусали локти… Сейчас сюда придут ваши руководители…
Он нажал на сигнальную кнопку, и через несколько минут в кабинет ввели искалеченных, окровавленных, измученных Малия и Миронченко. Они едва стояли на ногах, их поддерживали два конвоира.