Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет
Шрифт:
«При этом кстати замечу, — пишет В. В. Селиванов, — что в деле игрушек, как в художественном отношении, так и в изобретательности их производства, в продолжение последних 50 лет, усовершенствования не последовало: как тогдашние, так и теперешние игрушки все такие же: не лучше и не хуже. Эта отрасль промышленности у нас в России как будто оцепенела»{49}.
«Родители должны сильно заботиться о том, чтобы приучать детей сдерживать в себе знаки неудовольствия или смущения при получении подарка, который не осуществляет их надежды; но приучить их к этому можно не тогда, когда им будет сказано, что сдержанность их должна быть минутною, и позволять им, по уходе особы, жаловаться на нее. Они должны им внушать,
Для этого надо, конечно, чтобы сами родители не показывали дурного примера и умели бы, если они не имели счастья получить хорошего воспитания, подавлять свои дурные побуждения и исправляться от них. Понятно, что это трудно, но не невозможно, и чего же нельзя сделать для блага своих детей!»{50}.
О подарках{51}.
«Небольшие подарки поддерживают дружбу.
Между друзьями подарки должны быть недорогие. Ежели они и драгоценны, то работа должна составлять цену, а не состав, из которого сделаны.
Начальников дарят только одного рода подарками: корзинами, в которых носится дичь.
Очень приятно получить подарок от женщины; но в какой бы степени ни была дружба между вами, даже родство, придется, однако же, поломать голову, пока не решится, чем отдариться. Женщинам не следовало бы никогда дарить других чем-нибудь, кроме небольших произведений карандаша или иглы, собственной их работы.
Особенно подарки на Новый год должны быть с большим вкусом….
В чем бы ни состоял подарок вам поднесенный, если б он был и поэма Баура, экземпляр о казенных приходах и расходах, или трагедия Амадея Тиссота, примите оный с удовольствием; благодарность ваша не должна иметь и тени принужденности.
Подарки для детей не требуют больших выдумок: новая игрушка или конфеты Бертелемота или Помереля всего для них приятнее».
Глава VIII.
«Ко всем и каждому соблюдалась вежливость самая утонченная, гостеприимство самое широкое»{1}.
Мемуарная литература оставила нам целый ряд портретов знатных хозяев и хозяек, которые умели «занять одинаково всех и не забывать никого, без различия положения и возраста». Приведем наиболее колоритные из них.
«Александр Львович (Нарышкин. — Е.Л.)… сохранял еще в себе тип прежнего вельможества. Он не знал, что такое неучтивость, со всеми, с кем имел дело, не только был ласков, даже фамильярен, без малейшего, однако же, урона своего достоинства»{2}. «Это настоящий русский барин. Он не думает унизить своего достоинства, протягивая дружелюбно руку незначительному чиновнику и предлагая ему прибор за столом своим»{3}.
«Князь Дашков, сын знаменитой матери, имел, говорят, в обращении и в приемах своих что-то барское и отменно-вежливое, что, впрочем, и бывает истинным признаком человека благорожденного и образованного. В доказательство этих качеств князя Дашкова В. Л. Пушкин приводит следующий случай. Он, т. е. Пушкин и зять его Солнцев, были коротко знакомы с князем и могли обедать у него, когда хотели. Однажды приезжают они к нему в час обеда и застают у хозяина все отборное московское общество, всех сановников и всех наличных Андреевских кавалеров. Увидя, что на этот раз приехали они невпопад, уезжают домой. Неделю спустя получают они от князя приглашение на обед, приезжают
«Марья Ивановна (Римская-Корсакова. — Е.Л.) была премилая и преобходительная женщина, которая всех умела обласкать и приветить, так вот в душу и влезет, совсем тебя заполонит. Она имела очень хорошее, большое состояние и получала немало доходов, да только уж очень размашисто жила и потому была всегда в долгу и у каретника, и у того, и у сего. Вот придет время расплаты, явится к ней каретник, она так его примет, усадит с собой чай пить, обласкает, заговорит — у того язык не шевельнется не то что попросить уплаты, напомнить посовестится. Так ни с чем от нее и отправится, хотя и без денег, но довольный приемом»{5}.
«Кажется, весь город втиснут был в гостиные А. С. (Небольсиной. — Е.Л.). Чужая душа — потемки, но принимать гостей мастерица: всем одинаковый поклон, знатному и незнатному, всем равное ласковое слово и приглашение на полную свободу»{6}.
«…На балах и раутах ее (М. Г. Разумовской. — Е.Л.) в Петербурге встречались лица, часто совершенно незнакомые высшему петербургскому обществу. В присутствии царских особ, в наплыве всех блестящих личностей туземных и дипломатических, были ласково принимаемы ею и дальние родственники, приезжие из провинций. На это нужна была некоторая независимость и смелость, и сердечная доброта ее выказывала открыто эту независимость и смелость»{7}.
Да и сам П. А. Вяземский сполна обладал талантами, перечисленными им в адрес М. Г. Разумовской: «Князь Вяземский, человек остроумный и любезный, имел слабость принимать у себя всех и каждого. Рядом с графом, потом князем Алексеем Федоровичем Орловым, тогда всесильным сановником и любимцем императора, на диване восседала в допотопном чепце какая-нибудь мелкопоместная помещица из Сызранского уезда; подле воркующей о последней арии итальянской примадонны светской красавицы егозил какой-нибудь армяшка, чуть ли не торгующий лабазным товаром в Тифлисе»{8}.
«Я вчера обедал у Нелединского (Нелединского-Мелецкого Ю. А. — Е.Л.) — истинный Анакреон, самый острый и умный человек, добродушный в разговорах и любезный в своем быту, вопреки и звезде, и сенаторскому званию, которое он заставляет забывать…»{9}.
«Вся Москва стремилась на его (Разумовского Л. К. — Е.Л.) праздники, где радушный хозяин принимал истинным барином, в полном и настоящем значении этого слова, очаровывая всех своим добродушием и утонченной вежливостию»{10}.
«Я должен сказать, что редко кого в жизни так горячо любил, как графа Михаила Юрьевича Виельгорского… В их доме приемы разделялись на две совершенно по себе различные стороны. Приемы графини Луизы Карловны отличались самой изысканной светскостью и соединяли в ее роскошных покоях цвет придворного и большого света; у графа же Михаила Юрьевича раза два, три в неделю собирались не только известные писатели, музыканты и живописцы, но также и актеры, и начинающие карьеру газетчики (что в те времена было нелегкой задачей), и даже просто всякого рода неизвестные людишки, которыми Виельгорский как истый барин никогда не брезгал… Часто Виельгорский на короткое время покидал своих гостей, уезжал во дворец или на какой-нибудь прием одного из посланников или министров, но скоро возвращался, снимал свой мундир, звезды, с особенным удовольствием облекался в бархатный, довольно потертый сюртук и принимался играть на биллиарде с каким-нибудь затрапезным Самсоновым»{11}. «Так же, как князь Одоевский, он не делал никакого отличия между лицами, посещавшими его гостиную; первый сановник и бедный пианист встречались им совершенно одинаково»{12}.