Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия
Шрифт:
* * *
Недолго, однако, мы наслаждались присутствием Александры Григорьевны (Муравьевой. — Е. Л.) между нами. Во цвете лет она нас покинула… По каким-то семейным преданиям, она боялась пожаров и считала это предвещанием недобрым. Во время продолжительной ее болезни у них загорелась баня. Пожар был потушен, но впечатление осталось. Потом в ее комнате загорелся абажур на свечке, тут она окружающим сказала: «Видно, скоро конец». За несколько дней до кончины она узнала, что Н. Д. Фонвизина родила сына, и с сердечным чувством воскликнула: «Я знаю дом, где теперь радуются, но есть дом, где скоро будут плакать!» Так и сбылось. В одном только покойница
* * *
Сестра вздумала играть в карты; брат тогда поставил мне стул подле Е. К. Поиграв несколько, сестре вздумалось печатать письма. На столе стояли две зажженные свечи, а сестра для большого удобства зажгла еще свечку в маленьком подсвечнике. Е. К. заметила сестре, что нехорошо, когда горят три свечи на столе; не обратив внимания на это предостережение, сестра продолжала печатать и не потушила третьей свечки. Недели за две перед тем гостила у Софьи Петровны одна знакомая; когда она для меня гадала в карты, всегда ложились все пики, так что она, наконец, стала прятать их от меня. На другой день после свидания с братом у сестры ему сделалось хуже, а на третий день он скончался от воспаления кишок, перешедшего в антонов огонь. Кончина брата поразила и огорчила меня несказанно. Взявши 28-дневный отпуск, в сентябре я отправился к матушке в деревню с сестрою Марьею Ивановною и дядею Иваном Андреевичем. Во время пребывания в Новоспасском я прихварывал, что впоследствии повторялось всякий раз, когда я бывал в деревне.
Накануне моего отъезда из Новоспасского зять мой Яков Михайлович Соболевский выразился, не помню по какому поводу, о неверности жены моей таким положительным образом, что меня взорвало, и я тут же сказал ему, если так, то я брошу жену, в чем он усомнился. Все время обратного пути я был в лихорадочном состоянии. Оскорбленное самолюбие, досада, гнев попеременно мучили меня {8}.
* * *
Четыре свечи освещают вашу комнату: неосторожный слуга выносит одну из них. Вы остаетесь пять, шесть минут с тремя свечами: не знаю, что может случиться с вами, но люди опытные будут опасаться за вашу участь…
Я не поверял на опыте опасности сидеть в комнате с тремя зажженными свечами, потому что в моем кабинете большею частию горят только две свечи. Но я не сомневаюсь, что весьма страшно сидеть при свете трех свечей; вспомните, что в Тартаре три Парки, трое судей, три фурии и Цербер трехглавый: очевидно, что три свечи — символ этой роковой тройственности. При трех свечах вам угрожают смертию три Парки, грозным приговором трое судей, страшным лаем трехзевный Цербер, ужасною карою три фурии: после этого посудите сами, как же не смотреть за слугами, которые так часто имеют неосторожность оставлять вас в комнате, освещенной тремя свечами {9}.
* * *
За несколько дней до нашей свадьбы Любушка поехала со своей горничной на Смоленское кладбище отслужить панихиду по своей матери, похороненной там. Подъезжая к кладбищу, — как она мне после говорила, — она сильно испугалась «мертвой головы» над воротами, так что ей сделалось дурно, и она сошла с дрожек. Впоследствии, когда я часто начал посещать это грустное место, я припомнил ее испуг, но не видал над воротами никакой мертвой головы. На этом месте был образ Смоленской Божьей Матери (Одигитрии); заменил ли этот образ прежнюю эмблему или это была грустная игра воображения, — я до сих пор не могу дать себе отчета {10}.
* * *
Предание говорит, что незадолго до смерти Богачева случилось довольно странное происшествие. По случаю какого-то
* * *
Он (А. С. Пушкин. — Е. Л.)… терпеть не мог подавать и принимать от знакомых руку, в особенности левую, через порог, не выносил ни числа тринадцати за столом, ни просыпанной невзначай на стол соли, ни подачи ему за столом ножа. Почешется у него правый глаз — ожидает он в течение суток неприятностей {12}.
* * *
Но о чем же гадала Глаша? Она и сама не знала. Все это она делала так, по привычке, чтоб что-нибудь делать, чтоб как-нибудь убить время. Все обычаи и предрассудки кормилицы, няни, маменьки, папеньки и Феклуши вкоренились в ней незаметно. Она боялась увидеть новый месяц с левой стороны; она никогда не вставала левой ногой с постели; она вздрагивала от испуга, если просыпала нечаянно за столом солонку, и если в комнате горело три свечи, она непременно тушила третью {13}.
* * *
Никогда суеверие не играет такой сильной роли, как во время погребальных обрядов. Например, шьют покойнику саван или покойнице платье, чепчик и проч.: следует шить на живую нитку, не закрепляя ее узлом, иголку надо держать от себя, а не к себе, как обыкновенно это делается; все обрезки и кусочки надо собрать и непременно положить в гроб, чтобы ни ниточки после него не осталось. Гробовщик ошибся в мерке, и если тот ларчик, «где ни встать, ни сесть», удлинен, надо ждать нового покойника в дому. Внесли готовый гроб в комнату с крышей, не оставив ее в сенях, — дурная примета: готовится близкий кандидат. Если у покойника не плотно закрылись глаза, значит он выглядывает — кого бы еще прихватить за собою, — и для этого кладут на глаза два пятака, как будто этими пятаками можно отвратить предопределение судьбы.
…если случаются похороны в понедельник, так в той семье скоро будет новый покойник {14}.
* * *
— Коли зеркало лопнуло — кончено дело. Тут уж, брат, как ни вертись — от смерти не отвертишься. А тебе все ничего… Ты, пожалуй, скажешь, и это ничего, что намедни ко мне воробей в кабинет залетел?.. По-твоему, и это ничего, что на прошлой неделе нас ужинать село тринадцать?..
— Великий грех суевериям предаваться, — говорил архимандрит {15}.
* * *
Валечка (В. Ф. Нувель. — Е. Л.) очень огорчен смертью Сергея Павловича (Дягилева. — Е. Л.)… Валечка рассказывал, что он был очень суеверен, и летом в Лондоне произошел такой случай: он был в уборной Лифаря что ли, и вдруг упало зеркало и разбилось вдребезги; осколки собрали и поехали бросить в Темзу для отвращения опасности. Но вот это не помогло. А Валечка рассказывает, что при своем последнем свидании с ним, когда Сергей Павлович прощался с ним и спросил: «Ну, когда же мы с тобой увидимся», — Валечка полушутя ответил ему: «Никогда» (он так ответил, потому что устал от зимнего сезона, хотел отдохнуть и вот так ответил! Оказалось, впопад!). (Из письма К. А. Сомова А. А. Михайловой. Париж. 10 сентября 1929 г.) {16}