Повседневная жизнь Испании Золотого века
Шрифт:
Эта «театральная распря», породившая множество произведений, {167} в течение всего века не переставала питать беседы и дискуссии между сторонниками и противниками театрального искусства. «Что вы думаете о пьесах?» — спрашивает один из персонажей « Гида для иностранцев» у своего собеседника. «Этой темы, — отвечает тот, — лучше не касаться, ибо точки зрения не только людей двора, но и более сведущих в этом вопросе настолько расходятся, что говорить что-либо против театра — значит вызвать ненависть у окружающих, но благосклонно относиться к театру означает выказать себя человеком, не обладающим здравым смыслом». И автор, полностью признавая, что Испания произвела на свет «порядочные, даже образцовые пьесы», сожалеет, что они превратились для испанцев в нечто обыденное; было бы достаточно, полагал он, чтобы спектакли устраивались только в праздничные и выходные дни, но вошло в привычку давать представления
Эта привязанность Испании к своему театру объясняется, конечно, любовью к развлечениям, но также и некоторыми более глубокими причинами: в самых значительных пьесах, постановки по которым испанцы видели, они находили чрезмерно преувеличенное, что было свойственно испанскому характеру, выражение чувства чести, необузданного пристрастия к небесным и земным делам, наконец, ту смесь идеализма и реализма, которая составляет сущность национального темперамента.
Глава VIII
ДОМАШНЯЯ ЖИЗНЬ. ЖЕНЩИНА И СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ
«Где простота, скромность и женская добродетель? Где то время, когда женщины не добывали себе славу, как сегодня, бесстыдно рисуясь на публике? Куда исчез добропорядочный, уединенный образ жизни, который вели юные девушки, укрытые от посторонних глаз до самого дня их помолвки, так что порой даже близкие родственники едва ли знали об их существовании? А нынче все наоборот, одни только развлечения: манто на плечи и частые выходы в свет; больше скромности и даже осмотрительности — для женщин в возрасте; едва только девушка выходит из возраста ребенка, она тут же попадает в общество замужних женщин, и даже маленькие девочки участвуют в их беседе…» {169}
Стоит ли с учетом этого верить, что между XVI и XVII веками происходят глубокие изменения в жизни и нравах женщин, и отвергать свидетельства о существовании «театра чести», который представлял на сцене настолько добродетельных и безупречных женщин и молодых девушек, что любое подозрение, которое могло их коснуться, заслуживало смерти? Это кажется тем более невероятным, что с XVI века не один путешественник выражал свое удивление относительно дерзкого поведения испанских женщин. « Они пользуются большой свободой, — писал в 1595 году один итальянский священник, — и ходят по улицам и днем и ночью, совершенно как мужчины; они легко заводят беседу и остры на язык; но они держат себя настолько вольно, что иногда это переходит границы скромности и порядочности. Они заговаривают со всеми на улице, независимо от общественного положения человека, к которому обратились, требуя угостить легкой закуской, обедом, фруктами, лакомствами, оплатить ей места в театре и другие вещи подобного рода». {170}
Впрочем, не будем забывать, что в театре, кроме «комедий чести», играли также комедии интриг, основой действия которых часто были любовные страсти. В них показывались уловки, на которые шли женщины или юные девушки, чтобы ускользнуть от бдительного надзора, добровольные похищения и увозы — случаи, которые в изобилии можно было встретить и в novelas(романтических «новеллах») Сервантеса и его современников. Что касается сатирической литературы, то она находила неисчерпаемый источник не только в историях о женской неверности, но также в потворстве мужей, которое, по словам Кеведо, «получило широкое распространение, особенно в Мадриде». Тем не менее мы читаем в «отделе происшествий» ( noticias) Мадрида от 18 апреля 1637 года следующую подлинную информацию, настоящий сюжет кальдероновской драмы: «В Великий четверг Мигель Перес де лас Навас, королевский нотариус, дождавшись, когда его жена исповедуется и причастится, взял на себя роль палача и, попросив у нее прощения, задушил ее в собственном доме, и это по одному только подозрению в адюльтере». {171}
Вероятно, эти противоречия можно объяснить большим разнообразием источников и свидетельств. Сатирики, как и моралисты, по разным причинам считали своим долгом очернять действительность, которую «комедии чести», в свою очередь, старались идеализировать. Что касается иностранных путешественников, почти в один голос сообщавших о вызывающей дерзости испанок, то их свидетельства относились лишь к тем женщинам, которые часто выходили на прогулку и бывали в шумных местах, чтобы их заметили; иноземцы ведь не знали о женщинах, хранивших семейный очаг, воплощая собой идеал «совершенной супруги», портрет которой нарисовал
Какое бы значение ни придавать этому объяснению, оно не может в полной мере отразить два противопоставленных образа, нашедших отражение в литературе и прочих источниках. Это несоответствие большей частью обязано своим возникновением внутреннему противоречию, свойственному самому положению испанской женщины.
Вне всякого сомнения, наследие арабской Испании еще проявлялось в виде заточения, которое, по крайней мере в городе и в «приличном обществе», навязывалось женщине, выходившей из дома только по случаю редких визитов или для исполнения своих религиозных обязанностей. О такой женщине говорили: «полумонашка, полуодалиска». Но с другой стороны, темперамент женщины делал ее особенно чувствительной к знакам внимания со стороны мужчин, но эта благосклонность к речам кавалеров, пусть даже самых настойчивых, необязательно влекла за собой желание женщины нарушить супружескую верность. Мадам д’Ольнуа, чьи заметки о женской психологии заслуживают большего доверия, чем изложенные ею факты, вкладывает в уста маркизы д’Альканьисас, «одной из самых знатных и добродетельных дам двора», весьма правдоподобную речь: «Признаюсь, что, если бы какой-нибудь кавалер был со мной наедине полчаса и не попросил бы меня обо всем, о чем можно попросить, я обозлилась бы до того, что, будь у меня такая возможность, заколола бы его кинжалом. — И вы бы в полной мере оказали ему благосклонность, о которой он попросил бы вас? — Это необязательно, — сказала мадам д’Альканьисас, — я даже полагаю, что он вообще ничего не дождался бы от меня, но, по крайней мере, мне было бы не в чем упрекнуть его, а если бы он не стал домогаться меня, я приняла бы это за выражение пренебрежительного отношения ко мне». «И, — заключала мадам д’Ольнуа, — не было ни одной женщины, которая не испытывала того же чувства». {173}
Подобные чувства объясняют, почему даже женщина, которая обычно вела достаточно замкнутый образ жизни хранительницы семейного очага, могла попытаться в полной мере воспользоваться и даже злоупотребить отвоеванными моментами свободы и предпочесть, пусть даже случайно, манеру поведения, больше свойственную женщинам другого круга. Вызывающая смелость, которую они демонстрировали, казалась компенсацией за привычку жить в строгости, но такое поведение оправдывало и чрезмерное недоверие мужей к своим женам (а иногда и постоянных любовников к своим возлюбленным). Именно это подметили двое французских путешественников, нарисовавших самую яркую картину жизни Испании эпохи правления Филиппа IV. «Мужья, желавшие, чтобы их жены вели добродетельный образ жизни, были столь деспотичны, что обращались с ними, как с рабынями, опасаясь, что, обретя свободу, они забудут законы целомудрия, которые представительницы прекрасного пола и без того плохо знали и не придавали им особого значения», — писал Брюнель. А советник Берто, со своей стороны, замечал: «Мужчины держат своих жен взаперти и не могут понять того, что наши французские дамы, как они слышали, свободно общаются с представителями сильного пола и это не приносит никакого вреда». {174}
Однако следует с большой осторожностью судить о степени важности этих двух противоположных, а порой и взаимодополняющих аспектов жизни женщины, учитывая количество документов, касающихся каждого из них. Если мы находим большое число свидетельств о жизни женщин, стоявших на крайних ступенях социальной лестницы, — знатных дам, с одной стороны, и куртизанок и проституток — с другой, то домашняя и семейная жизнь «средних классов» оставила лишь слабый след в литературе и упоминалась в основном тогда, когда речь шла о нарушении установленного порядка.
Едва ли можно сказать что-либо определенное о жизни девушки до замужества. Видимо, она находилась под строгим и ревностным наблюдением родителей, выходила из дома лишь для того, чтобы пойти, причем всегда в сопровождении, в приходскую церковь, мечтая о caballero, которого там мельком видела, и находя порой среди женской прислуги сообщницу, помогавшую ей обмениваться с ним нежными записками. Но разве чувства девушки принимались в расчет, когда ее выдавали замуж? Похоже, что в большинстве случаев свадьба устраивалась родителями, и юная девушка из-под опеки отца сразу же попадала под опеку мужа. Если же случалось, что брачный союз создавался не по банальным причинам «необходимости» и невеста влюблялась в человека, который должен был стать ее супругом, то она могла до свадьбы наслаждаться всеми прелестями галантных испанских ухаживаний. Заботясь лишь о том, как выразить любовь своей девушке, сопровождая ее во время всех выездов, не терпя присутствия рядом с ней никого другого, жених подчинялся ее воле, как самый послушный любовник, и не мог отказать себе в удовольствии исполнить любой ее каприз. Это было счастливое время, конец которому приходил со свадьбой, поскольку женщина переставала быть тем кумиром, каким была прежде, и превращалась в мать своих детей и хранительницу домашнего очага.