Повседневная жизнь Кремля при президентах
Шрифт:
На протяжении веков Кремль являл собой сакральный центр страны. Еще в правление Ивана Калиты рядом с храмом Спаса на Бору здесь был основан Спасский монастырь. В начале XIV века на территорию Кремля переехал митрополичий двор. В 1365 году митрополит Алексий основал мужской Чудов монастырь, расположенный ближе к Соборной площади. История его основания связана с чудесным исцелением по молитве митрополита Алексия ханши Тайдуллы, матери золотоордынского хана Джанибека. В XV—XVI веках наряду с Троице-Сергиевым, Иосифо-Волоколамским, Кирилло-Белозерским монастырями Чудов монастырь был одним из крупнейших на Руси. В 1407 году вдова Дмитрия Донского княгиня Евдокия основала в Кремле
Кремль до 1918 года оставался центром православной жизни, в его 25 церквях и соборах ежедневно шли службы. 23 января 1918 года советская власть приняла декрет «О свободе совести и религиозных обществах», вошедший позднее в собрание узаконений (1918. № 18) под названием «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». Декретом определялось, что «никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью, прав юридического лица они не имеют, и все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием» [2]. С этого времени соборные колокола в Кремле замолчали, купола были лишены крестов, а храмы переданы в ведение Министерства культуры.
В свое время Александр I купил у Чудова монастыря митрополичий дом и, отстроив его, подарил своему младшему брату Николаю. В Николаевском дворце 1818 году родился будущий император Александр II. Император Николай называл Москву «любезной древней столицей». Он часто бывал в отстроенном им Большом Кремлевском дворце, где на первом этаже располагались покои царской семьи, а второй этаж использовался для парадных приемов. Не случайно при Николае I первая протяженная железная дорога в России была проложена из Петербурга в Москву.
Обычно приезды императорской семьи в Кремль были связаны с коронацией нового монарха в Успенском соборе. На это время в Москву переселялся и императорский двор. Коронационные празднества длились по многу дней, сопровождались балами, маскарадами, театральными представлениями. Последнее торжественное прибытие Николая II в Кремль с семьей и свитой состоялось по случаю трехсотлетия дома Романовых, широко праздновавшегося в 1913 году. А 18 августа 1914 года вся императорская фамилия собралась в Большом Кремлевском дворце в связи с началом Первой мировой войны. Современники вспоминали, что в тот день Кремль был заполнен громадной толпой, чей гул заглушал гул колоколов Ивана Великого.
В марте 1918 года декретом Совета народных комиссаров столицей вновь была объявлена Москва. Было принято специальное постановление о переезде правительства и руководства партии из Петрограда (Смольного) в Москву (Кремль). Новое руководство страны расположилось в здании Сената, над Кремлем было поднято Красное знамя. Первыми 12 марта 1918 года в Кремль через Троицкие ворота въехали председатель Совета народных комиссаров РСФСР В. И. Ленин и председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Я. М. Свердлов.
Так весной 1918 года древний Кремль обрел новую жизнь и новых обитателей.
От Троицких ворот направо вдоль стены Кремля тянулась Дворцовая улица, застроенная по обеим сторонам Офицерским, Кухонным, Гренадерским, тремя Кавалерскими, Детским и Фрейлинским корпусами, Потешным
В октябре 1918 года был закрыт Вознесенский монастырь. Монахини во главе с игуменьей были выселены из Кремля и определены при церкви Лефортовской больницы. Опустел и Чудов монастырь. А в кельи монахов и монахинь тоже въехали новые постояльцы.
Л. Д. Троцкий в книге «Моя жизнь», описывая кремлевский быт, признавал, что новое кремлевское жилье производило на него странное впечатление: «Со своей средневековой стеной и бесчисленными золочеными куполами Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом. Правда, и Смольный, где помещался раньше Институт благородных девиц, не был прошлым своим предназначен для рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. До марта 1918 г. я в Кремле никогда не бывал, как и вообще не знал Москвы, за исключением одного-единственного здания: Бутырской пересыльной тюрьмы, в башне которой я провел шесть месяцев холодною зимою 98–99 гг. В качестве посетителя можно бы созерцательно любоваться кремлевской стариной, дворцом Грозного и Грановитой палатой. Но нам приходилось здесь поселяться надолго. Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур и удивляло, и забавляло...
В Кавалерском корпусе, напротив Потешного дворца, жили до революции чиновники Кремля. Весь нижний этаж занимал сановный комендант. Его квартиру теперь разбили на несколько частей. С Лениным мы поселились через коридор. Столовая была общая. Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии вследствие прекращения экспорта. Этой неизменной икрой окрашены не в моей только памяти первые годы революции.
Музыкальные часы на Спасской башне перестроили. Теперь старые колокола вместо «Боже, царя храни» медлительно и задумчиво вызванивали каждые четверть часа «Интернационал». Подъезд для автомобилей шел под Спасской башней, через сводчатый туннель. Над туннелем старинная икона с разбитым стеклом. Перед иконой давно потухшая лампада. Часто при выезде из Кремля глаз упирался в икону, а ухо ловило сверху «Интернационал». Над башней с ее колоколом возвышался по-прежнему позолоченный двуглавый орел. Только корону с него сняли. Я советовал водрузить над орлом серп и молот, чтоб разрыв времени глядел с высоты Спасской башни. Но этого так и не удосужились сделать...
В моей комнате стояла мебель из карельской березы. Над камином часы под Амуром и Психеей отбивали серебряным голоском. Для работы все было неудобно. Запах досужего барства исходил от каждого кресла. Но и к квартире я подходил по касательной, тем более что в первые годы приходилось только ночевать в ней в непродолжительные мои налеты с фронта в Москву.
Чуть ли не в первый день моего приезда из Питера мы разговаривали с Лениным, стоя среди карельской березы. Амур с Психеей прервал нас певучим серебряным звоном. Мы взглянули друг на друга, как бы поймав себя на одном и том же чувстве: из угла нас подслушивало притаившееся прошлое. Окруженные им со всех сторон, мы относились к нему без почтительности, но и без вражды, чуть-чуть иронически. Было бы неправильно сказать, что мы привыкли к обстановке Кремля, — для этого слишком много было динамики в условиях нашего существования. «Привыкать» нам было некогда. Мы искоса поглядывали на обстановку и про себя говорили иронически-поощрительно амурам и психеям: не ждали нас? Ничего не поделаешь, привыкайте. Мы приучали обстановку к себе» [3].