Повседневная жизнь Лиувилля аль-Джаззара
Шрифт:
– В таком случае между нами нет ничего общего, мсье. У нас просто нет точек соприкосновения, - издевательски поклонился Талье и хотел идти, однако взгляд его упал на Лиувилля. Тот намеревался пройти сквозь эту толпу и выйти с другой ее стороны, но Талье во всеуслышанье воскликнул, цепко хватая его за отворот рукава:
– Дорогой Лиувилль, скажите, что бы вы предпочли: прогуляться вместе со мной в бордель или с его преосвященством - на праздник Тела Господня?
Лиувилль сбился с шага.
– С вами - на праздник Тела Господня, Талье, - ответил он, касаясь в задумчивости кончика носа, - ибо ваше присутствие способно превратить его в
И Талье, и епископ взглянули на него с благодарностью.
Епископ Турнье относился к Лиувиллю аль-Джаззару, как отец к сыну, хотя был едва ли намного старше него. Он имел привычку щедро осыпать его мелкими поручениями.
– Мы должны возродить ежегодный обряд поклонения Деве Марии, по примеру наших ранних христиан, - сказал он, отводя Лиувилля в сторону.
– Дорогой Лиувилль, я знаю, вы постоянно сидите в архивах, не будете ли вы так добры узнать для меня одну подробность? Где-то к северу от Парижа есть камень, возле которого в первые века христианства пастухам явилась Дева Мария. Это священное место было забыто, хотя его следовало бы чтить, и я намерен возвратиться в некотором роде к истокам и возобновить с этого года почитание святыни. Это поднимет дух моей паствы. Записи об этом, конечно, найдутся в архивах, ведь в каком-нибудь, боюсь сказать точнее, седьмом-восьмом веке этот культ еще теплился.
Епископ явно проводил больше времени за игрой в буриме в салоне маркизы де Клюни, чем в стенах архива: в его представлении рукописи седьмого-восьмого веков, аккуратно разобранные, в изящных переплетах, теснились там в алфавитном порядке на полке как раз на уровне глаз.
– Я сделаю все возможное, - пообещал Лиувилль.
Стены Академии в то время облюбовали для себя новые скептики, как называл их Лиувилль, - гуманисты круга Талье и Кордо. Именно поэтому, когда внезапно отменился доклад о теории элементарных функций комплексного переменного, Лиувилль аль-Джаззар, не имея возможности покинуть зал, был вынужден выслушать лекцию об истинной природе человека. На кафедру всполз бледный гуманист как раз в том восторженном возрасте, когда человеку нет нужды щекотать пятки Фортуне, чтобы рассмешить ее, - она сама охотно улыбается ему навстречу. В этом возрасте аль-Джаззар заводил рискованные интриги, просиживал за игрой, учился разбираться в винах, а его руки - как правая, так и левая - побывали в таких местах, что он предпочел бы не распространяться об этом, чтобы не скомпрометировать очень многих теперешних уважаемых и почтенных матрон.
– Рассвет - это важнейшее время суток, ибо злое начало - Солнце встречается с благим началом - Луной, и они производят росу - символ высшего очищения, - тусклым голосом сообщил гуманист.
– Поэтому так важно омовение росой. Рассветная роса полезна для подлинного здоровья души, которое гораздо важнее телесного здоровья... Ива же - это символ одновременно и скорби, и добродетели. Добродетель - это то состояние, в котором должен пребывать человек, а скорбь - это скорбь по утраченному горнему миру. Познание материального мира предполагает овладение им, победу над ним и в конечном итоге - его отрицание и разрушение, потому что материальная природа - это темница для истинного духа. Истинное воскресение духа, к которому мы стремимся, - это облечение его в эфирную оболочку, которую он некогда покинул. Это и есть возвращение человека к его истинной первозданной природе.
После этой лекции Лиувилль аль-Джаззар вышел с
– Во избежание сложностей назовем это диаскоп, - объяснил он на другое утро Греви.
– Он использует солнечный свет и отбрасывает узконаправленное изображение в ограниченном диапазоне. Я попытаюсь сейчас сфокусировать картинку и определю оптимальный радиус действия.
Диаскоп работал. Едва убедившись, что он сумел собрать прибор так, как велит ему Бог, сердце и совесть, Лиувилль достал тонкую бумагу, подвернул манжеты, разложил перед собой все необходимое для рисования и склонился над работой. Закончив серию рисунков, он равномерно набрызгал на длинную полосу кальки с цветными картинками оливковое масло. Масло быстро расползлось, захватывая городские стены, ворота, башни, людей в цветных одеждах, небо и землю. Скоро все стало прозрачным, и Лиувилль повесил ленту сохнуть, подцепив ее к клюву ловчего беркута, красовавшегося под потолком со времен последней охоты Халида аль-Джаззара. Он на пробу навел овальное пятно света на ставень окна соседнего дома и сказал Греви:
– Если прокручивать ленту в диаскопе, предварительно поймав в него солнечный луч, мы получаем проекцию изображения на любую поверхность. Лучше ровную.
По пути домой с приема в Версале подвыпивший Талье, слегка навалившись на Лиувилля, который вследствие своей природной вежливости оказался с ним в одном экипаже, толковал ему о древней галльской богине Луны и о местах ее культа.
– Ошибкой было бы считать все это грубыми народными суевериями, Лиувилль, - говорил он.
– В действительности древние галлы, бесспорно, умели обнаруживать места, являющиеся средоточием Мирового Духа, скопления вселенского разума, если хотите.
Излишне пояснять, что Лиувилль не хотел. Чем долее Талье посвящал своего собеседника в основы научного скептицизма, тем светлее и загадочнее становилось выражение лица Лиувилля.
– Вы сами увидите, - бормотал Талье.
– Главное - приходите.
Лиувилль смотрел на него с вежливой улыбкой. В этот самый миг он нашел изящное геометрическое решение задачи, которая занимала его ум вот уже несколько дней. Ответ сводился к абсциссе точки пересечения трех кривых второго порядка.
Дома в тот вечер Лиувилль принялся за исполнение нового проекта: вода, пущенная по желобам, поднималась, сверкала, переливалась и в конце концов падала каскадами и вертела нечто вроде колеса водяной мельницы, наполненного осколками цветного стекла, которое давало на стене меняющуюся картинку наподобие калейдоскопа.
– Вы чрезвычайно точно сформулировали свой запрос, ваше преосвященство, - почтительно склонился Лиувилль, - так что мне не составило никакого труда уточнить несколько деталей. Место это скорее к западу от Парижа, нежели к северу. Это огромный валун. Я выписал точно день и час, когда трем пастухам явилась Богородица. Это случилось на рассвете, когда они сидели у небольшого костерка возле камня. Камень действительно существует до сих пор, я побывал там и убедился. Вот, я набросал для вас карту.