Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
Шрифт:
Пили «с полотенцем», поминутно вытирая пот: чай, по московской традиции, был очень горячий (как говорили в Москве, «чай должен быть крепким и горячим, как женский поцелуй», а любители питья «внакладку» прибавляли — «и сладким»), В простонародной среде из стакана или чашки наливали в блюдечко, держали его на весу всей растопыренной пятерней, дули, причмокивали, блаженно отдувались.
При всей популярности чая, специальных «чайных» в Москве было немного, вероятно, потому, что в них, в отличие от трактиров, спиртного не подавали (на право его продажи нужно было особое разрешение), а трактирный посетитель приступал к чаю в большинстве случаев только после водки и закуски или обеда. Иногда по особой договоренности с хозяином чайной и с известным риском водку все же удавалось получить, и в этом случае ее наливали в чайник, чтобы нельзя было понять, что пьют — «беленькую» или
Среди известных в Москве в конце века чайных было посещаемое студентами заведение у Никитских ворот, а также несколько, стоявших возле деревянного моста в Богородском, перекинутого через Яузу, на границе между Лосиным островом и Сокольниками. В последних бывали главным образом гуляющие в Сокольниках.
Имелось и несколько ночных чайных, посетителями которых были извозчики-ночники, рабочие в ожидании смены, легкомысленные девицы низшего разбора. Музыки в таких местах не полагалось — посетители только беседовали между собой, и часто устраивалась небольшая ночлежка для относительно «чистой» публики, случайно и временно оставшейся без крова. Ночевать здесь считалось приличнее, чем в ночлежном доме.
В конце столетия в Москве возникла сеть тесно связанных с чайными обычаями «водогреен». Они располагались в бойких местах, возле извозчичьих стоянок, постоялых дворов, в Китай-городе, где ими пользовались торгующие. «Водогрейни» торговали кипятком: чайник за копейку. Здесь же предлагали ситный и опять же жареную в сале колбасу с горчицей. Большая порция этого популярного блюда стоила пятачок.
Кофе в Москве (в отличие от Петербурга) любили не в пример меньше чая. В основном пили его в кондитерских и ресторанах. Специальных кофеен было немного и известностью из них пользовались считаные единицы. В предвоенной Москве модой у купеческой молодежи пользовалась греческая кофейня на Ильинке, где курили трубки и был ручной орган. В последних десятилетиях века знаменита была кофейня Филиппова на Тверской. Она считалась в Москве самой большой по площади и посещалась преимущественно любителями бегов. Здесь вечно «заседали барышники, коммивояжеры, беговые жучки и прочее мелкое, но приличное население» [187] , обсуждали заезды, спорили о родословных лошадей и пр.
187
Зайцев Б. Литературный кружок // Первопрестольная: далекая и близкая. Т. 2. С. 278.
Самой знаменитой, вошедшей в городское предание, была кофейня Бажанова, существовавшая в 1830–1840-х годах в конце Охотного ряда. Она находилась в одном доме с «Московским» («Железным») трактиром, в бельэтаже, и по причине близости к заведению Печкина некоторые московские старожилы запомнили ее именно как «кофейню Печкина», что, наверное, было обидно для содержателя — Ивана Артамоновича Бажанова. Бажанов, разорившийся в 1812 году купец, лишь после войны занявшийся ресторанным бизнесом, был известен в Москве еще и тем, что на его дочери был женат (очень несчастливо) популярнейший актер Павел Мочалов. Кроме кофе и чая у Бажанова можно было получить порционный завтрак и обед, который приносили из соседнего трактира (от Печкина). Еще здесь имелся бильярд и (как почти в любом съестном заведении Москвы) выписывали популярные газеты и журналы.
Вход в кофейню был с Воскресенской площади. По неширокой и крутой деревянной лестнице попадали в переднюю, где на проходе стояла пара столиков. Один из них постоянно был занят неким Калмыком — бывшим дворовым, отпущенником какой-то барыни, не имевшим ни кола ни двора, ни крыши над головой, получившим приют от содержателя кофейни и бывшим неизбежной принадлежностью заведения. «Сколько раз, — вспоминал А. И. Фет, — сидя в одной из соседних комнат, я слыхал, как тот или другой посетитель, позвонив слугу, говорил: „дай Калмыку солянки“ или „дай Калмыку стакан чаю“» [188] . Из передней через дверь прямо попадали в большой общий зал, а из него в бильярдную. Дверь вправо из передней вела в два небольших «кабинета», в которых постоянными посетителями были те, кто, собственно, и составил непреходящую известность кофейни — актеры, музыканты, писатели, университетские профессора, журналисты. Здесь сходились Михаил Щепкин, Мочалов, комический актер Василий Живокини, игравший «героев-любовников» Иван Самарин, поэт
188
Фет А. А. Ранние годы моей жизни. М, 1893. С. 219.
Бывали в кофейной и сам Герцен, и историк Тимофей Грановский, и критик Виссарион Белинский, и многие другие. Иван Горбунов и Пров Садовский развлекали друзей своими забавными устными рассказами; актер Дмитрий Ленский, известный как автор водевилей, в частности классического «Льва Гурыча Синичкина», сыпал остротами и эпиграммами совершенно нецензурного свойства, но невероятно смешными. По углам робко жались начинающие литераторы, актеры и студенты и благоговейно внимали «великим». «Общество здесь делилось на две половины: одна половина постоянно говорила и сыпала остротами, а другая половина слушала и смеялась, — язвил А. Н. Островский. — Замечательно еще то, что в эту кофейную постоянно ходили одни и те же люди, остроты были постоянно одни и те же, и им постоянно смеялись» [189] .
189
Островский А. Н. Записки замоскворецкого жителя. М, 1987. С 39.
«Беседы и суждения, всегда более или менее горячие, переходившие в нескончаемый спор, становились еще более оживленными или, пожалуй, шумными, при выходе новой книжки ежемесячного журнала, при каком-нибудь газетном фельетоне (субботнем в „Северной пчеле“) или по поводу новой пиесы, появления известных сценических субъектов, например, итальянских оперных певцов, представлений Рашели, приезда из Петербурга трагика Каратыгина и балерины Андреяновой», — вспоминал А. Д. Галахов [190] .
190
Галахов А. Д. Записки человека. М, 1999. С. 184.
Какой кофе подавали у Бажанова — никто не запомнил, может быть, и неважный, но уникальная интеллектуальная атмосфера этого места осталась легендой своего времени.
В 1858 году в эту же кофейню А. Ф. Писемский привел героя своего романа «Тысяча душ». «Увы! Он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде» [191] .
191
Писемский А. Ф. Сочинения. В 3 т. Т. 3. М, 1956. С 225.
Глава седьмая. ТОРГОВЛЯ
Город. — Никольская. — Выменивание икон. — Амбары. — Ильинка. — Москворецкая улица. — Упрямый осетр. — Ряды. — Ножевая линия. — Глаголи. — Рядские недра. — Квасная лавка. — Жизнь Рядов. — Зазывание. — Обмер и обвес. — «Одиннадцатая заповедь». — «Дешевка». — Конец старых Рядов. — Кузнецкий Мост. — «Русский магазин». — Лавки. — Заборные книжки. — Премии. — Цены. — Распространение торговли. — Вывески. — Булочники. — В. П. Чичкин. — Разносчики. — Выкликание
Долгое время основная московская торговля была сосредоточена в стенах Китай-города, между Красной площадью и улицами Никольской, Ильинкой и Варваркой. Китай-город для москвичей был просто «Городом». На московском языке «пойти в Город», «поехать в Город» означало отправиться именно в эту часть Москвы, прежде всего за покупками, и выражение это немало смущало приезжих. Когда какой-нибудь неискушенный петербургский или провинциальный гость слышал из уст москвича, живущего где-нибудь на Тверской: «Я завтра еду в Город; не надо ли вам что-нибудь?», он с изумлением спрашивал: «А вы разве не в городе живете?»