Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
Шрифт:
На всем протяжении устанавливали деревянные розвальни, из них выпрягали лошадей и использовали оглобли для вывески.
«В санях на старых рваных рогожах лежат во множестве эти продукты, между саней длинными рядами стоят большие грязные деревянные кадки с солеными и отварными грибами, которые покупатели вылавливают для пробы прямо пальцами и, откусив гриб, кидают остаток прямо в кадку. Далее расположены палатки с черносливом, изюмом, пастилою, клюквой, ситцем, с глиняными горшками, деревянными ведрами, ушатами и другими хозяйственными предметами» [242] .
242
Слонов
Покупатель на Грибном торге был в основном среднего и низшего разбора — то есть большинство московского населения. Приезжали сюда целыми семьями в «ковровых» санях, с детьми, прислугой и приживалками. За санями следовали розвальни, в которые и укладывали покупки. Накупали много — бочками, мешками, сразу на весь пост. Все подступы к торжищу были запружены санями и телегами; густо толпились пришедшие пешком. Народу вообще было очень много. Здесь можно было встретить и мещанок в платочках, и «полубарынь»-чиновниц в салопах и шалях, и чиновников с пряжками за выслугу, и «серых» купчих, одевших ради слякоти высокие мужские сапоги.
В первый день в толпе сновало немало подгулявших и не вполне еще протрезвевших мастеровых, которых всегда можно было распознать по пристрастию к огромным, до полуметра в диаметре, баранкам. Их покупали «для смеха» и носили, продев в отверстие голову. «Наденет и ходит, как дурень!» — сердились московские кумушки, но сердились они зря: наряду с размеренным колокольным звоном фигура пошатывающегося мастерового в ожерелье из баранки была одним из знаков и символов наступающего поста.
С четверга до воскресенья на Вербной неделе, когда до Пасхи оставалось уже совсем немного времени, устраивался ежегодный базар на Красной площади, так и именовавшийся Вербой. По всей площади параллельно Кремлевской стене рядами расставлялись тесовые ларьки и холщовые палатки, в которых торговали самыми разнородными предметами: церковной утварью, искусственными цветами и антиквариатом, сластями и золотом, деревянными резными изделиями — от кухонной утвари до мебели, глиняной посудой, книгами, тканями и платками, птичками и рыбками.
Верба была особенно любима детьми, и ходили сюда — главным образом мастеровые, фабричные, мещане, мелкое купечество — непременно семейно, празднично принарядившись и по-праздничному же щедро, так что никто из детей не оставался без покупки. Для удовольствия хватало 20–30 копеек — можно было купить и сластей, и свистулек, и даже живых рыбок в банке.
Из специально предпраздничных товаров продавалось огромное количество вербы — и обычной, лесной, связанной пучками, и «детской», украшенной бумажными цветами, ленточками, восковыми яблочками и ангелочками.
Затем предлагалось множество яиц — и натуральных, куриных, и всевозможных подарочных: и простых деревянных писанок, и сделанных из картона, фарфора, камня, шелка, бисера, хрусталя, разъемных, шоколадных, сахарных, синельных, сусальных, хотьковских — с херувимчиками, с сюрпризами, с картинками, — только выбирай. Разумеется, были и всевозможные краски для яиц.
Все остальное пространство немаленького базара занимали традиционные для Вербы товары, преимущественно не полезного, а «увеселительного» назначения. Здесь были бумажные цветы, богородская и троицкая игрушка — жестяные дудки и барабанчики, пистолетики и щелкуны, механические барабанящие зайчики и бекающие барашки, «летающие колбасы» с визгом, «американские яблочки» на резинках, обезьянки из синели (их прикалывали на булавке на пальто), тряпочные бабочки, водяные соловьи, «издыхающие свинки», издающие пронзительный визг (резиновые, с пищалкой), заводные мыши и лягушки (на механике или двигающиеся с помощью резинки на катушке).
Целые ряды были завалены всякими безделушками и «чудесами техники» — алебастровыми фигурками, хлопушками, стеклянными шарами с домиками или «океаном» внутри (травки и плавающая рыбка), «камнями-стеклорезами», «вечными свечами», которые «горят несгораемо», и т. п.; горами всевозможных сластей — леденцами-монпансье, финиками, пряниками, шепталой, кишмишем, фисташками, халвой, рахат-лукумом,
С шипением разворачивались длиннейшие «тещины языки» — и сворачивались обратно с гнусавым воплем. Кувыркались в стеклянных пробирках «морские жители» — крошечные, ростом не более таракана синие и желтые чертики дутого стекла: пробирка наполнялась водой и закрывалась сверху тонкой резинкой; на резинку нажимали пальцем и юркий чертик то взвивался вверх, то стремительно шел на дно. Стоила такая игрушка в конце столетия копеек 15–20 и продавалась почему-то только на Вербе.
Ярмарка длилась до Вербного воскресенья, и в субботу и воскресенье на ней происходили гулянья в экипажах: совершали круг по Красной площади и потом раскатывали вдоль по Тверской почти до Триумфальной арки.
Верба и Красная площадь оставались неразлучны многие годы, но все-таки когда строился Исторический музей и половина площади превратилась в огромный котлован, популярный базар пришлось перенести частью на Смоленский рынок, а частью — в здание Манежа. Чуть позднее то же самое произошло, когда возводили новое здание Верхних торговых рядов, а все пространство Красной площади занимали металлические ангары с временной рядской торговлей. Потом Ряды открылись — и Верба вернулась к Кремлевским стенам, чтобы не покидать их вплоть до революции.
Из сезонных ярмарок самой длительной была фруктовая, функционировавшая на Яблочном торгу близ Ильинских ворот все лето.
20 июля была подгородняя ярмарка и гулянье для крестьян Елохова, Красного села, Покровского-Рубцова на Воронцовом поле; 1 августа — медовая ярмарка под Симоновым монастырем; на Преображение — яблочная ярмарка под Новоспасским, а с 28 по 30 августа вплоть до реформы проходила знаменитая в городе и его окрестностях ярмарка возле Иванова монастыря. В эти дни сюда, как тогда выражались, «к Ивану Постному», съезжались подмосковные крестьянки с рукоделием (в основном льняными изделиями) и свозили, как бы сейчас выразились, «сельхозпродукты». Живописен был не только сам торг, но и ярмарочные вечера, когда «сотни торгашей, утомленные целенаправленной сутолокой с покупателями, тут же, у своих ларей и лотков, на земле, зачастую сырой и даже мокрой, располагались и для ночного отдохновения, заложив под голову какое-нибудь тряпье или картуз, — живописал Д. А. Покровский. — Точно так же и приезжие мужики и бабы лежали распростертыми, кто на возу, а кто и под возом; там и сям мелькали фонари, зажженные более предупредительными из них. Нужно было подумать и о коротком отдыхе, и о том, чтобы проснуться не с пустым возом и карманами» [243] .
243
Покровский Д. А. Очерки Москвы // Исторический вестник 1893. № 2. С. 463.
Всякая ярмарка становилась праздником для жителей ближайшего района. Рядом с торговой площадью возводили, как на гулянье, полотняные балаганы, выставляли свой товар игрушечники и продавцы сластей и воздушных шаров. «Мне очень нравилась вся атмосфера ярмарки, — вспоминала Алиса Коонен, — выкрики продавцов, зазывавших прохожих к своим ларькам, звуки гармони и шарманки… Тут же в толпе кувыркались на затрепанных ковриках бродячие акробаты, со скрипом вертелась видавшая виды карусель» [244] . У сотен ларьков и прилавков толпился пестрый народ, и все пространство свистело, пищало, щелкало и гудело многочисленными свистульками и дудками. Потом ярмарка проходила, и на опустевшей площади оставались лишь горы смятых бумажек, объедков и огрызков да пьяные, валявшиеся по обочинам в канавах.
244
Коонен А. Страницы жизни. М, 1985. С. 16.