Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
Шрифт:
Курить в ночлежках не запрещалось и воздух здесь всегда бывал насыщен не только обычными запахами бедности, но и табачным дымом, смешанным с вонью карболки, которой по приказанию санитарной инспекции каждое утро мыли пол.
В шесть часов утра ночлежников будили пронзительным звонком. После этого полагалось вставать и идти восвояси. Минут через пятнадцать раздавался второй звонок и сторожа принимались кричать: «Эй, все вон отсюда! Живо!..» Когда ночлежный дом пустел, его подвергали «санобработке»: проветривали, мели и мыли полы.
В 1880–1890-х годах постоянным обитателем хитровских ночлежек был знаменитый художник А. К. Саврасов, страдавший в конце жизни тяжелым алкоголизмом. Талант
Вообще же, как отмечал писатель П. Д. Боборыкин, среди завсегдатаев ночлежек было немало и «чистой», или бывшей «чистой», публики. «Обездоленные и впавшие в нищету отбросы общества приходят каждую ночь согреться и получить место хоть на полу — отставные офицеры, бывшие помещики, старые барыни, выгнанные чиновники. Некоторые бывают весьма прилично одеты» [295] .
Помимо Хитровки, ночлежные дома имелись и в других местах Москвы. Много их было за Рогожской заставой в Новой деревне (для платы за ночлег и поправки с перепою местные обитатели частенько лазили в выставленную на продажу фабрику Кокорева, отвинчивали там от машин какие-нибудь детали и продавали в местную лавочку).
295
Боборыкин П. Д. Современная Москва… С. 272–273.
В 1879 году был открыт ночлежный дом имени К. В. Морозова у Краснохолмского моста в Рогожской части. Он был бесплатный, рассчитанный на 1300 человек и имел дешевую столовую, в которой за 2 копейки можно было получить чай и за пятачок — обед. На рубеже веков открылись ночлежные дома во владении Альшванг на Трифоновской улице (на 700 человек), Александрова в Покровском переулке, Ермаковский на Домниковке на 1500 человек. При последнем были чайная, баня и прачечная. Ночевать стоило 6 копеек, обед обходился в гривенник, а баня и прачечная в пятак.
К концу века в Москве было довольно много дешевых благотворительных столовых, содержавшихся на частные средства. К таким относились, к примеру, столовые Общества попечения о народной трезвости, где обед из двух блюд (с неограниченным количеством хлеба) стоил 7 копеек. За счет благотворителей содержались бесплатные столовые, в которых могли кормиться те, чьи дела были совсем плохи. Были такие и на Хитровке. Когда у москвича совершалась радость (к примеру, рождался сын или внук) или умирал кто-нибудь из близких и он хотел как-то отметить это радостное или печальное событие, он мог поехать в одну из таких столовых и внести посильную сумму, на которую и устраивался заздравный или поминальный обед. Расчет был 10 копеек на каждого обедающего; внесший 10 рублей мог, таким образом, накормить сотню голодных. На этот гривенник в столовой давались тарелка щей с мясом, фунт хлеба (около 400 граммов), тарелка гречневой каши с топленым маслом и блюдечко кутьи. Перед обедом объявлялось, что он дается «во здравие» или «за упокой раба Божьего такого-то». Кто-то из обедающих молился за благодетеля, кто-то не хотел, но никто никого не принуждал — их воля. Обедов отпускалось столько, сколько внесено было пожертвований.
Подобные
В этой же среде были и постоянные благотворители, кормившие и оделявшие деньгами почти всякого нищего и бродягу, заходившего к ним во двор.
Так, к окнам дающих милостыню на Рогожской с раннего утра собиралось несколько десятков нищих и в ожидании хозяйки вопили на разные голоса:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божи, помилуй нас, грешных! Кормилица наша, Александра Абрамовна, подай, Христа ради!
Среди московских нищелюбцев особенно славилась в низовой Москве Александра Ивановна Коншина, владелица особняка на Пречистенке (нынешний Дом ученых), о которой рассказывали множество баснословных историй.
«Придет, бывало, какая-нибудь бабенка-пьянчужка, — записывал одну из таких историй Е. З. Баранов. — И-и… расплачется, расхнычется — косушку сорвать метит. Глянет на нее Коншиха раз, другой, нахмурится.
— Ты это, говорит, что же, раба Божия, неумывкой ко мне пришла?»
И посылала свою кухарку Анисью сперва отмыть как следует «рабу Божью». Потом отмытую бродяжку снова представляли «Коншихе».
«— Ну вот, говорит, мало-мало на человека стала похожа. Ты, говорит, раба Божия, водку пьешь?
А та и заклянется.
— Дай, говорит, Бог, скрозь землю провалиться, ежели пью…
Ну, Коншиху, не обманешь, она видит сову по полету.
— Врешь, врешь! — говорит. — Тебя по бельмам видно, что трескаешь. Анисья, говорит, дай ей водки, накорми, да полтину в зубы — пусть идет на все четыре света белого» [296] .
296
Московские легенды, записанные Евгением Барановым. М., 1993. С. 181.
В 1880-х годах вблизи Смоленского рынка жил человек, знавший наизусть всех московских филантропов обоего пола и охотно, за процент, сообщавший их адреса заинтересованным нищим. Каждое утро, часов в восемь, к нему приходили клиенты, и он лично отводил каждого к подходящему благодетелю, а потом ждал у ворот и отбирал половину вырученной суммы. Все «таксы» московских благотворителей он также знал наизусть.
Помимо Хитрова рынка трущобный характер во второй половине века носили многие окраинные районы Москвы. Много ночлежных и коечных домов было за Зацепой, по окраинам Замоскворечья, на Пресне и в Рогожской слободе, где особенно выделялась своим почти сплошь деклассированным населением улица Хива — ее название даже стало нарицательным и прозвище «хива» было синонимом босяка или оборванца.
Любопытно, что при всем очевидно нехорошем характере городских трущоб москвичей неизменно грела мысль, что европейские трущобы еще хуже. Как писал П. Д. Боборыкин, «общий вид этих домов менее мрачен, чем иные лондонские трущобы: входы и коридоры всегда освещены по требованию полиции, особенного смрада и грязи нет. Большинство ночующих, конечно, живут у себя в деревне, в избах, теснее и грязнее. Ночью, после полуночи, бывают внезапные обходы полиции, и тогда набирают по нескольку сот беспаспортных» [297] .
297
Боборыкин П. Д. Современная Москва. С. 272.