Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Шрифт:
Кто-то из более догадливых вскакивает на первый попавшийся экипаж и, несмотря на законное удивление сидящих, контрабандой проскальзывает в заветные ворота. Удачный пример вызывает подражания и протесты извозчиков. Полиция это заметила и зорко следит за такими пассажирами.
Стоящие опять через многочисленных парламентеров вступают в переговоры с полицейским офицером. Но он неумолим.
– Да ведь Спасские ворота рядом, – убеждает он.
На счастье толпы, офицер пропускает какого-то генерала с дамой.
– Это несправедливо! Мы все здесь равны!
И пока офицер делает попытку объяснить что-то, часть толпы прорывает «блокаду» усталых полицейских
А экипажи тянутся непрекращающейся лентой.
Один из городовых замечает господина в котелке, примостившегося позади пролетки, и, снимая «лазутчика», усовещивает:
– Что это? А еще в шляпе! Словно Спасские ворота в Андроньевке!
Толпа растет и растет.
В самом Кремле уже трудно двигаться. Многие стремятся в «ограду соборов», где становится все тесней и тесней. Тесным полукругом оцепляют Успенский собор, чтобы получше рассмотреть величественный крестный ход.
В тихих беловато-голубых апрельских сумерках величаво высится колокольня Ивана Великого, тускловато золотятся приземистые главы Успенского собора. А за оградой весенние сумерки прорезываются ослепительно ярким разноцветным светом ракет, звезд и бураков [71] , на мгновение освещающих темноватые волны человеческих голов, силуэты решеток и колокольни.
В гудящей, движущейся толпе начинают мигать ласковые огоньки тоненьких свечей.
Какое-то движение огоньков видно и на «Иване». Вот ярко вспыхнула пороховая нитка, за ней другая, третья, и тысячи огоньков заискрились, заблистали в темных пролетах колокольни, окружая сверкающими ожерельями главу «Ивана», отразились в золоченых куполах соборов.
71
Фейерверк в виде огненного букета.
Такие же веселые огоньки как-то сразу замелькали и в толпе и озарили своим дрожащим светом тысячи молодых и старых, но одинаково радостных лиц.
Через мгновение вспыхнула иллюминированная ограда пред Успенским собором, и властный, славящий воскресение и любовь гул первого удара старого «Ивана» зазвучал в тихом, напоенном влажными ароматами оттаявшей земли и распускающихся почек сумеречном воздухе.
За первым так же торжественно поплыл другой, третий, четвертый удар, и через минуту радостный звон, догоняя друг друга, понесся над Москвой.
Ему ответило Замоскворечье, еще где-то, и чрез несколько минут малиновый звон, быть может единственный во всем мире, наполнил тишину древней столицы.
Гул колоколов внезапно стихает, и над притихшей толпой заколыхались золотые хоругви крестного хода, послышалось пение, загорелись ослепительным светом пламенные бенгальские огни.
Вдали гулко «заухали» пушечные выстрелы, и опять торжественный красный звон загудел над Москвой.
Крестные шествия возвращались в соборы, а за ними, тесня друг друга, ринулась в храмы публика.
Кремль стал пустеть.
Многие по старому московскому обычаю шли заглянуть в храм Христа Спасителя и под низкие своды Василия Блаженного.
Но огромное большинство уже стремится домой, к пасхальному столу.
Полиции на улицах уже почти нет. Да она едва ли и нужна теперь, несмотря на то, что город живет полной дневной жизнью.
Мчатся автомобили, чокают подковы лошадей, догорают огоньки иллюминации церквей.
Единственная, быть может, в мире по своему великолепию, по своей красоте и религиозному
Первый день мая также имел для москвичей особое значение. По свидетельству мемуаристки Е. П. Яньковой, традиция отмечать в Сокольниках приход весны была установлена еще Петром I. На протяжении XVIII—XIX веков главными участниками этого праздника была дворянская (со временем и купеческая) знать. И хотя его традиционно называли «гулянием», центральное место на нем занимало катание в собственных или нанятых экипажах. Для всех желающих это была возможность похвастать перед окружающими богатством выезда или модными нарядами. В шатрах, разбитых близ Сокольнического круга, хлебосольные вельможи устраивали угощения. Пирующих веселили оркестры из крепостных.
К началу XX столетия характер гуляний на 1 мая заметно изменился. Они утратили свой аристократический характер. Судить об этом можно хотя бы по описанию, оставленному поэтом И. А. Белоусовым:
«В Москве этот день считался полупраздником, официально по календарю он считался будничным днем, но некоторые торговцы производили торговлю только до обеда, а после обеда отправлялись на гулянье, которое происходило в Марьиной роще (до уничтожения ее), а главным образом в Сокольниках, где среди гуляющих преобладал рабочий, мастеровой люд, мещане, торговцы. Чувствовалось, что это был демократический праздник, и многие хозяева– ремесленники не сочувствовали ему – они сидели в мастерских, как бы сторожили, чтобы мастера не ускользнули на гулянье. Но стоило хозяину удалиться из мастерской на несколько минут, как два-три мастера, предварительно сговорившись между собой, быстро одевались и уходили в Сокольники. Там в этот день действовали карусели, качели, по роще ходили шарманщики и хоры русских песенников, чайницы у своих столов зазывали гуляющую публику попить у них за столиками чайку. Около чайных палаток дымились самовары, ходили разносчики с разными закусками.
Группы гуляющих располагались в роще прямо на траве, расставляли бутылки с напитками, раскладывали закуску и пели песни под гармонику – вся роща была заполнена звуками гармоник, песен, выкриками разносчиков, зазыванием чайниц».
В 1910-е годы «первомайские» гуляния наряду с Сокольниками проходили в Петровском парке, куда переместились катания. И если верить свидетельству очевидца, к тому времени они окончательно перестали напоминать пышные празднества былых времен:
«У всех остановочных пунктов трамвая толпы народа. Единственные в своем роде собрания под открытым небом, не запрещенные законом.
Уныло стою на площади у Страстного монастыря.
Один за другим подкатывают вагоны трамвая. Толпа бросается вперед, но останавливается при звуках охрипшего, неумолимого и непреклонного, как судьба, голоса кондуктора:
– Нет местов! Слазьте, господа! Нет местов!
Дзинь! Вагон трогается. Счастливые пассажиры стукаются лбами, но вид имеют победоносный и с презрением смотрят на нас, уныло стоящих посреди площади.
Еще вагон. Еще.
– Нет местов! Слазьте, господа!
Точно во всех вагонах поставлен граммофон с одной пластинкой.