Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев
Шрифт:
Богадельня занимала громадный участок земли с двухэтажными каменными постройками и церковью хорошей архитектуры [200]. При богадельне был большой сад и огороды с парниками. В то время, о котором мы пишем, богадельней заведовал прогоревший гостинодворский купец Калошин, которого Тарасов устроил смотрителем богадельни [201]. Это был красивый, величественный старик, добродушный, вполне смирившийся со своим положением, сохранивший живость ума и природный юмор. Он умело командовал своей сотней стариков и старух, подчас капризных и глупых, с неуместными претензиями, и мог любую склоку обратить в шутку. Это создавало в богадельне хорошую, спокойную атмосферу. В богадельне была традиция,
Надо было видеть эту картину: на столе в столовой лежат горячие пироги, издавая дразнящий запах. Вокруг стоят в нетерпеливом ожидании торжественно настроенные старики и старухи, простоявшие уже натощак обедню в церкви. Наконец появляется Калошин в домашних туфлях и поношенной куртке. Начинается священнодействие: ловкими движениями ножа в его пухлых руках румяные пироги разрезаются на большие равные куски. Затем Калошин приказывает подавать обед, читается молитва, и старики и старухи, удовлетворенные справедливостью операции над пирогами, чинно рассаживаются и приступают к обеду. Калошин обходит столы, шутит с обедающими, а затем уходит обедать в свою квартиру. В большие праздники и в день памяти Анастасии бывали большие, торжественные богослужения и улучшенный обед с рюмочкой красного вина.
Надо признать, что содержание призреваемых было хорошее, купцы старались не ударить лицом в грязь, ведь рядом была богадельня Елисеева [202]. Одним были недовольны жители богадельни — на руки им выдавали только рубль в месяц. Но из этого они находили выход: рядом было кладбище, любители выпить или полакомиться, которым не хватало этого рубля, просили там милостыню. Это запрещалось Калошиным, так как позорило богадельню. Но борьба с этим попрошайничеством успеха не имела, ведь, кроме увещевания, никаких мер не принималось.
«Благодеяния» Тарасовых принимали иногда странные формы. Состарилась ломовая лошадь, работавшая при банях. Ее отправили в ту же богадельню. Летом она паслась на приусадебном участке и, кроме того, ее кормили объедками. Разъелся Васька и стал похож на пивную бочку на коротких подставках. Там и окончил он свой жизненный путь и был закопан за огородом.
Сами Тарасовы не считали для себя пристойным управлять всем своим имуществом и входить в повседневные дела. У них был управляющий, доверенное лицо — Андрей Иванович [203]. Это была колоритная фигура: громадного роста, мужественного вида, умный и добрый человек, он спокойно и со знанием дела управлял всем хозяйством. Контора его состояла из него самого и конторщика Степана, изуродованного, горбатого парня, которого злые люди прозвали Квазимодо. Не избежал прозвища и сам управляющий, его прозвали Гарибальди, и действительно он напоминал Гарибальди, когда летом ходил в широкополой шляпе и коротком пиджаке.
Гарибальди служил у Тарасовых долго, снискал себе уважение, начиная от дворников и кончая самим хозяином. Уважали его и жильцы, и все, кто с ним соприкасался.
Жители доходного дома
Сменяясь, шумели вокруг поколенья,
Вставали дома, как посевы твои…
В. Брюсов
Когда я новый дом
Наместо старого построю,
Доходами с него я все долги покрою.
Демьян Бедный
На предыдущих страницах читатель познакомился с примером старинного, несколько патриархального домовладения, которое постепенно уже на наших глазах уступало место другому типу хозяйств, более соответствовавшему новому городу, развивавшемуся в сторону торгово-промышленного
Другой тип доходных домов был рассчитан исключительно на жильцов с большими средствами, требующих квартир со всеми удобствами, людей, имеющих собственные выезды или даже автомобили и не заинтересованных в близости к месту службы, а стремящихся к общению с себе равными. Там квартиры были все одинаково благоустроены, отличались лишь величиной да расположением окон — на запад, на восток, на юг — да по этажам. Такие дома вырастали на бойких местах: на Каменноостровском, на Больших проспектах Васильевского острова и Петербургской стороны, на Фонтанке, Мойке — словом, по всему городу [204]. Здесь уже подвизались такие крупные архитекторы, как Л. Бенуа, Лидваль, Щуко, Белогруд [205], задача которых была объединить традиции города — «строгий, стройный вид» — с требованиями новой, деловой жизни, что им вполне удалось.
* * *
Один из авторов, будучи студентом, проживал в первом типе доходных домов и потому наблюдал жизнь самых разнообразных семей, разных сословий. Этот дом был построен в 1910 году [206]на месте двух небольших деревянных домиков, снесенных энергичным подрядчиком, на углу Забалканского проспекта и Таирова переулка. Двор-колодец [207]был настолько тесен, что никаких подсобных помещений не было — ни сараев, ни дровяников, поэтому дрова завозились подводами со складов и тотчас разносились дворниками по квартирам, что создавало в них неуютную атмосферу и мусор. Дом этот имел 7 этажей, соседний тоже был высок, так что квартиры, выходившие на двор, были полутемными [208].
В нижних этажах помещались магазины, на вторых — конторы. С третьего до мансарды шли квартиры — чем выше, тем дешевле; на улицу выходили окна только одной стороны дома.
В доме были лифты и телефоны, но только внизу, поэтому верхних жильцов вызывали для разговора в контору. Тот же швейцар поднимал жильцов в лифте, за что каждый платил по 2 рубля в месяц.
Невольно съемщики квартир одного и того же этажа оказывались близки по жизненному укладу. Так, жители мансардного этажа [209], где было 3 квартиры, были люди средней руки: там жила семья приказчика, семья военного фельдшера и семья портного. Всем им было накладно платить 35 рублей в месяц за квартиру, поэтому они сдавали одну из трех комнат студентам Института инженеров путей сообщения, который находился поблизости. Если жил один студент, он платил 16 рублей; если жили двое — 20. На обязанности квартирохозяев лежала уборка комнаты с натиранием пола и кипяток утром и вечером.
Жильцы были, конечно, люди с разными привычками и своими особенностями сообразно профессии. Приказчик придавал большое значение наружности — одевался по моде, был чисто выбрит, надушен, что часто заменяло телесную опрятность. Относился к жене свысока, выдавая ей деньги на день, требуя отчета. Похаживал с другими приказчиками в театр, жене и дочери давал деньги только на кино. С людьми, по положению вышестоящими, разговаривал угоднически, раскланиваясь и прибавляя — привычка магазина — к словам «с»: «Так точно-с», «С добрым утречком-с!» [210]