Повседневная жизнь русского литературного Парижа. 1920–1940
Шрифт:
Были сионисты во главе с бывшим одесситом, поэтом и публицистом Владимиром Жаботинским. Он писал, что «Россия давно стала нам чужой, нам глубоко безразлично, что случится с этой страной в будущем». И все же не порывал с русским эмигрантским обществом, до зари просиживая в кафе «Куполь», где вел долгие разговоры с Буниным, с Набоковым… А со своим школьным приятелем Сашей Поляковым затевал споры о том, кто из них двух сумеет особенно изощренно выругаться по-русски.
Были потомки и отпрыски самых родовитых дворянских семей, которые в революцию потеряли все нажитое прежними поколениями. Этим всего труднее
Часто они обращались за помощью к Леонарду Розенталю, «королю жемчуга», несметно богатому человеку, который подростком приехал в Париж из Владикавказа с сотней франков в кармане, а уже перед войной 1914 года ворочал миллионами. Он владел роскошными кафе на Елисейских Полях и скупал старинную живопись для своего фешенебельного особняка. На деньги Розенталя содержался приют для русских детей-сирот и работал политехникум, где они получали образование. За поддержкой в трудную минуту к нему тянулись эмигранты с громкими именами: Дягилев, Куприн, Мережковский.
Вся былая Россия после бурь и штормов собралась в городке на Сене: разоренные промышленники, ученые, еще до революции добившиеся мирового признания, оставшиеся без синекур сановники и дипломаты из закрывшихся русских посольств, инспекторы уже не существующих гимназий, главы разогнанных в революцию земских управ. И священнослужители, и пролетарии, не поверившие в утопию государства рабочих и крестьян, и меньшевики, насмерть разругавшиеся с большевиками, а в эмиграции и друг с другом.
«Русский Париж, это как большой губернский город. Только без губернатора, — иронизировал другой бывший сатириконовец, давний приятель Тэффи Дон Аминадо. — Университет, клубы, газеты, журналы, благотворительные балы, рестораны, магазины, пассажи, выставки, больницы, клиники, ясли и партии.
Все есть.
Академики, баритоны, писатели, читатели, банкиры, рабочие, студенты, медики, инженеры, шоферы, присяжные поверенные, танцоры, „джигиты“, зародыши и лидеры.
Все есть! И все русское!.. За исключением театра, тюрьмы и кладбища. Которые французские».
Русские театры вскоре появятся, и даже в изобилии, хотя прогорали они один за другим. Русское кладбище тоже появится. Оно будет расти год от года, причем с ходом времени все быстрее. Эмигрантская жизнь и долголетие плохо ладили одно с другим.
«Изгнанничество должно стать действием и подвигом», — писал философ Иван Ильин, сам изгнанный из России в 1922 году, когда по указанию Ленина ГПУ стало активно очищать страну от «вредных насекомых» с профессорскими аттестатами. Ильину не возражали, только подвиг понимался очень по-разному. От подготовки и осуществления террористических акций на территории, прежде называвшейся Россией, до деятельного сотрудничества с советской агентурой, чтобы «искупить вину».
А для большинства слова о подвиге так и остались только словами, потому что надо было просто каким-то образом выжить. Выплыть из водоворота, утянувшего на дно слабосильных и слабодушных.
Добравшимся до Парижа предстояло зарегистрироваться в посольстве на рю де Гренель 12, пока еще представлявшем Временное правительство. Побывавшие там долго вспоминали потом Леонтия Кандаурова, работавшего в должности консула с довоенной
Без этих справок нечего было и думать о поисках работы — по крайней мере легальной. А дальше эмигрант оказывался предоставлен самому себе: у посольства не было ни сантима. Филантропы и меценаты наподобие Розенталя оказывали некоторое содействие, но это была капля в море.
Последний русский посол в Париже Маклаков возглавил Эмигрантский комитет, функционировало и Российское общество Красного Креста, только что они могли сделать? В лучшем случае удавалось, благодаря личным связям, защитить тех, кого власти, не удовлетворенные представленными документами, высылали из страны. Искать заработок и кров каждый должен был сам.
Легче других с этой ситуацией справлялись люди, у которых была прикладная специальность, особенно техническая. На окраинах Парижа быстро росли заводы — автомобильные, химические. Вместе с ними рос рынок труда. Русским платили неважно и, кроме того, облагали налогами, обязательными только для иностранцев. Но работу в цеху предоставляли охотно. Бывало, владельцы предприятий Рено и Пежо даже организовывали бесплатный проезд русских беженцев из Белграда и Константинополя до заводских ворот и брали на себя юридические хлопоты. Строились бараки для бывших интеллигентов и офицеров, ставших к станку. Или предлагали им комнаты в скверных, зато дешевых пансионах.
Иногда в цехи шли и бывшие казаки, но такое происходило не так уж часто. Казачество предпочитало крестьянский труд на виноградниках Шампани и Прованса. А оставшиеся в Париже твердо держались своего уклада жизни, своих обычаев.
Самыми удачливыми из них были те, кто попал в Донской казачий хор имени атамана Платова — он был создан в Праге, но регулярно выступал в Париже — или в группу кубанских джигитов под руководством генерала Павличенко и есаула Сиволобова. И джигиты, и хор вскоре заинтересовали американских продюсеров. Появились контракты с Голливудом, с крупными студиями звукозаписи. Это означало, что в материальном отношении жизнь устроена. Во всяком случае, на ближайшее время.
У занявшихся извозом такой уверенности в своем будущем никогда не было. Русские таксисты стали в Париже привычными, их насчитывалось около трех тысяч. Из этой среды вышел писатель Гайто Газданов, и может быть, благодаря его автобиографической книге «Ночные дороги» возникло устойчивое представление, что основным занятием русской парижской колонии было водить такси. Но на самом деле это не так.
Биянкур, тот пригород, где находились автогиганты, прекрасно изучили и все те, кто прямо или косвенно был связан с кинематографом. Тут располагались съемочные павильоны фирмы «Сине-Франс», а также офис русского кинопредприятия «Альбатрос», с которым был тесно связан актер и режиссер Вячеслав Туржанский. Его жена Наталия Кованько, ялтинская уроженка, дочь морского офицера, стала звездой, сыграв у Туржанского в «Песне торжествующей любви». Потом вместе со знаменитым Иваном Мозжухиным она снялась в другом фильме Туржанского «Мишель Строгов», по Жюлю Верну. И уехала с мужем в Америку, где не добилась успеха.