Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы.

Лебина Наталья Борисовна

Такие случаи, по-видимому, отчасти послужили основой для принятия в 1935 г. циркуляра НКВД «О борьбе с хулиганством в квартирах», в котором указывалось на хулиганское поведение жильцов. Под ним понималось «устройство в квартире систематических попоек, сопровождающихся шумом, драками и площадной бранью, нанесение побоев (в частности, женщинам и детям), оскорблений, угрозы расправиться, пользуясь своим служебным положением, развратное поведение, национальная травля, издевательство над личностью, учинение разных пакостей (выбрасывание чужих вещей из кухни и других мест общественного пользования, порча пищи, изготовленной жильцами, чужих вещей, продуктов и т. п.)» [424] .

424

Бюллетень финансово-хозяйственного законодательства. 1935. № 25. С. 21–22.

Действительно, жизнь в лабиринтах ленинградских коммуналок в 30-х гг. была для многих трагической. И трагизм это достиг апогея в период «большого террора». В Ленинграде он начался с убийства Кирова в декабре 1934 г. Коммунальные квартиры мгновенно втянулись в общий психоз доносительства. Арест одного соседа в условиях действия права на самоуплотнение сулил явное улучшение жилищного положения остальных, тем более что дефицит свободной площади в Ленинграде нарастал. Еще в ноябре 1934 г. президиум Ленсовета

принял решение «О порядке заселения жилой площади, освобождаемой в силу решений судебных органов». В нем говорилось: «Для удовлетворения жилой площадью демобилизованных двадцатипятитысячников, вернувшихся в Ленинград лиц, награжденных орденами и др. Ленсовет постановляет: 1. Всю жилую площадь, освобождающуюся в результате осуждения пользовавшихся ею лиц к лишению свободы и ссылке за контрреволюционные преступления или по закону от 7 августа, передать в распоряжение жилуправления для заселения по указанию Президиума Ленсовета» [425] . Аксакова-Сиверс, оказавшаяся в результате обмена комнат в доме 26/28 по Каменоостровскому проспекту, вспоминала, что уже в декабре 1934 г. многие жильцы были арестованы, а в освободившиеся комнаты въехали работники НКВД. «Кировский поток» репрессий косвенно должен был продолжить освобождение площади для людей, верно служащих режиму. В феврале 1935 г. по распоряжению бюро обкома и горкома ВКП(б) Управление НКВД СССР по Ленинградской области провело операцию по выселению из Ленинграда «зиновьевцев», то есть людей, принадлежавших к уже давно идейно разоблаченной троцкистско-зиновьевской оппозиции. Вместе с семьями их выдворяли в отдаленные районы страны. К 20 февраля из города выселили 1120 чел., принадлежавших к семьям исключенных из партии оппозиционеров. Освобождавшаяся жилая площадь, пока еще не слишком большая по объему, сразу стала предметом раздора. Об этом, в частности, свидетельствует письмо заместителя начальника управления УНКВД председателю президиума Ленсовета И. Ф. Кадацкому от 9 марта 1935 г.: «В процессе проводимой УНКВД ЛО работы по выселению из гор. Ленинграда семей участников троцкистско-зиновьевского подполья производится также опечатывание занимаемой ими площади, которая подлежит заселению кандидатами, определяемыми специальной комиссией…» Далее в письме сообщалось о существовании специальной печати НКВД на квартирах арестованных, которую систематически срывали представители районных жилищных отделов, стремившихся заселить освободившуюся площадь по собственному усмотрению [426] .

425

ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 2с. Д. 60. Л. 361.

426

ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 89. Д. 40. Л. 25.

По мере усиления «большого террора» споры за освобождавшуюся жилую площадь обострялись. В марте 1935 г. в соответствии с циркуляром Управления НКВД СССР по Ленинградской области от 27 февраля 1935 г. «О выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов» из города было выдворено примерно 10–12 тыс. чел. Их комнаты и квартиры в срочном порядке распределялись. Скрябина вспоминала, что после ареста весной 1935 г. их соседа по квартире в комнаты, ранее занимаемые его семьей, вселился ответственный политический работник с женой и матерью. После этого, пишет Скрябина, «в квартире надо было очень остерегаться и не говорить ничего лишнего. При том, что кухня была общая на все четыре семьи, живущие в квартире, это было не очень легко. Я особенно боялась за мать, которая никак не могла смириться с разными постановлениями Советского государства и часто выражала вслух свое неудовольствие» [427] . Справедливости ради следует сказать, что семья Скрябиных не пострадала. Возможно, их спас предусмотрительно повешенный на всеобщее обозрение в комнате портрет В. М. Молотова (настоящая фамилия Скрябин). А может быть, новый сосед просто оказался порядочным человеком. Но общий дух, царивший в стране, просто обязан был спровоцировать живущих в весьма стесненных условиях людей на доносительство. Власти же делали все, чтобы способствовать этому. Среди недавно рассекреченных документов Ленсовета удалось обнаружить распоряжение за подписью председателя исполкома И. Кадацкого, датированное ноябрем 1935 г., где указывается на «необходимость в срочном порядке передать в исполком сведения об освободившейся жилой площади в результате высылки лиц, осужденных по «Кировскому делу»» [428] .

427

Скрябина Е. А. Страницы жизни. М., 1994. С. 84.

428

ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 2. Д. 12. Л. 49

В 1936–1938 гг. эта практика приняла особенно широкий размах. Аресты стали привычной деталью повседневной жизни. В доме 26/28 по Каменноостровскому, тогда уже Кировскому проспекту, с 1934 по 1938 г. аресты произошли в 55 из 123 квартир. Для части жильцов несчастье их соседей оборачивалось совершенно неожиданной стороной — заметным улучшением бытовых условий. В квартире 83 того же дома на Кировском проспекте с 1932 г. жил с женой и дочерьми И. П. Косарев. Он работал в ленинградском областном исполкоме уполномоченным по развитию кролиководства. 7 декабря 1937 г. Косарев был арестован. А уже 14 декабря его семью выселили в коммунальную квартиру на проспект Огородникова. В бывшее жилье Косаревых через месяц, в январе 1938 г., въехали некие Напалковы-Полянские, решившие, что предыдущей квартиры им недостаточно. До этого прибывшая из Москвы для работы в аппарате Обкома ВКП(б) К. С. Напалкова с мужем И. В. Полянским, сотрудником НКВД, 15-ти летним сыном и домработницей имели в этом же доме довольно большую отдельную квартиру. Но шанса улучшить свое жилищное положение они не упустили. У менее сановных людей были более скромные запросы — им иногда вполне хватало просто комнаты недавно арестованного соседа.

Конечно, не следует считать, что аресты происходили только по доносам заинтересованных в улучшении своих бытовых условий соседей, но такие случаи наличествовали. Симптоматичным является принятое в декабре 1937 г. президиумом Ленсовета постановление о необходимости «разработать порядок и организовать дело так, чтобы вся освободившаяся по каким-либо причинам жилплощадь немедленно бралась на учет районными советами для удовлетворения жилищных нужд трудящихся» [429] . Однако даже геноцид против собственного народа не помог советской власти разрешить жилищные проблемы. Темпы строительства сокращались. Если за один только 1933 г. в строй ввели 250 тыс. кв. метров жилой площади, то за три с половиной года послевоенной пятилетки — всего 626.

429

Постановления и распоряжения ленинградского совета РКиКД и его отделов. 1937. 29 декабря. С. 2.

Индивидуальная квартира на рубеже 20–30-х гг. в Ленинграде явление

редкое, но она, тем не менее, стала нормой в среде партийно-советской элиты, большая часть которой переместилась в дом 21 по Кронверкской улице. Там было всего 25 квартир довольно большой площади, которые в 1918 г. распоряжением Петроградского районного жилищного отдела отдали для заселения рабочим и рабфаковцам Политехнического и Электротехнического институтов. Люди жили по 20–30 чел. в одной квартире. В 1932 г. в доме началось «великое переселение». Все «простые жильцы» были выселены, в том числе из квартиры 12. Здесь разместилась семья Позернов из 4 чел. Даже постоянно меняющиеся домработницы почти никогда не жили в квартире 12. Их Позерн устраивал в коммуналках дома 26/28 по Каменноостровскому проспекту. Часто площадь расселялась для нужд сотрудников определенных организаций и прежде всего карательных органов. Интересна с этой точки зрения судьба квартиры 61 в доме 26/28 по Каменноостровскому проспекту. В 1919 г. в оставленное прежними хозяевами, имя которых пока не удалось выяснить, жилье въехала откатчица завода «Светлана» Петраковская, в 1921 г. к ней подселилась большая семья рабочих Смирновых, затем пролетарское семейство Соколовых. Всего к началу 30-х гг. здесь проживало 5 семей, насчитывавших 20 чел. В 1933 г. состав квартиры переменился. Сюда въехал начальник Специального политического отдела ОГПУ по Ленинградской области А. Р. Стромин с женой, братом, двумя детьми и домработницей. Чуть позже на жилплощади Строминых прописалась их близкая родственница А. А. Бирюкова. Семейную идиллию немного нарушали три одиноких мужчины в возрасте от 30 до 40 лет. Но они оказались тесно связанными со Строминым профессиональными узами: А. И. Троицкий работал помощником начальника сектора 4 отдела Управления ОГПУ, В. С. Евдокимов — делопроизводителем того же 4 отдела, П. К. Яковлев числился как просто военнослужащий. Все они — и Стромины, и подселенцы переехали в дом 26/28 из одного и того же места — с Красной улицы, дом 44, кв.5, и в один и тот же день, 19 сентября 1935 г. уехали в Москву. Похоже, что в квартире 61 какое-то время функционировала своеобразная чекистская коммуна. Однако ее жильцам жилось безусловно лучше, чем прежним жителям квартиры, ведь их на той же площади было ровно вдвое меньше — всего 10 чел. После отъезда Строминых и компании в квартире вообще поселилось 4 чел.: уже упоминавшиеся Напалковы-Полянские. Правда, через три года и этой площади семейству Напалковых-Полянских показалось маловато. Кстати сказать, таким образом квартиры освобождали не только для номенклатуры, но и для пользующихся покровительством властей деятелей культуры. В апреле 1935 г. в доме 26/28 специально была расселена большая коммуналка для скульптора М. Г. Манизера. Жившие здесь до него люди, а их было 24 чел., получили жилую площадь в самых разных местах, но по-прежнему в коммуналках.

Квартира становилась инструментом социального стратифицирования. Ее можно было дать в виде вознаграждения. При этом в стремлении вознаградить власти доходили до абсурда. Например, зачинатель трудовой инициативы, названной его же именем, А. Стаханов получил в качестве поощрения не просто благоустроенную квартиру, а настоящие апартаменты со специально обставленным кабинетом. Назначение этого помещения в жилье рабочего вызывает некоторые сомнения, особенно если вспомнить, что многие представители научной интеллигенции жили в куда более стесненных условиях и уж, конечно же, без необходимого по роду их профессиональной деятельности кабинета.

Стаханов получил свою шикарную квартиру в маленьком шахтерском поселке. В Ленинграде же были свои Стахановы, Изотовы, Сметанины, настоятельно требовавшие улучшения их быта. И все же относительно комфортно к концу 30-х г. жила очень небольшая часть рабочих, названных привилегированным классом в советском обществе. Отдельную квартиру имели 25 % всех рабочих города, тогда как в 1914 г. — 15 %. «Премировали» жилой площадью и представителей новой советской интеллигенции.

M. Ю. Герман вспоминает, как в 1935 г. его отец, писатель Ю. П. Герман. «стремительно обревший молодую и, отчасти… случайную славу, получил летом 1935 г. квартиру в так называемой «писательской надстройке» на канале Грибоедова…» Квартира была небольшой — всего три комнаты, но большинство ленинградцев не имели и этого. Новое жилье явно маркировало новый социальный статус семьи писателя, до этого жившей в одной комнате коммунальной квартиры на Васильевском [430] . По воспоминаниям С. Гитович, в том же доме при распределении жилплощади разыгралась трагикомедия в советском стиле. Маленькая квартирка — 25 кв. м — на последнем этаже первоначально предназначалась для поэта Ю. Инге. Но он почему-то, как пишет Гитович, поскандалил и «набил морду писателю Брыкину». За хулиганство Инге жестоко наказали: квартиру отобрали и отдали Гитовичам [431] .

430

Герман М. Ю. Сложное прошедшее // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. Вып. III. СПб., 1997. С. 9.

431

Гитович С. Из воспоминаний // Минувшее. Т. 5. М., 1991. С. 104.

В непозволительной на фоне общего нищенства, а, главное, ханжески провозглашаемого равенства, роскоши жила в конце 30-х гг. ленинградская партийно-советская элита. Сугубо номенклатурным стал, например, к этому времени дом 21 по Кронверкской улице. Здесь в 25 огромных по площади квартирах располагались только работники обкома ВКП(б) и Ленгорисполкома, а также руководители аппарата НКВД. Эти люди не считались ни с санитарными нормами распределения жилья, ни с этическими. Многие власть имущие часто меняли квартиры. Так, секретарь обкома ВКП(б) М. С. Чудов приехал в Ленинград из Москвы в 1928 г. Он с женой поселился в квартире 40 дома 23/59 по Кронверкской улице. Однако уже в 1930, женившись второй раз на Л. К. Шапошниковой, секретаре областного совета профессиональных союзов, он переезжает в дом 21 на Кронверкской ул., в квартиру 8. Через пару лет чета Чудовых-Шапошниковых вернулась в дом 23/59, но уже в квартиру 103, явно освобожденную для них. Ранее в квартире 103 жило 25 человек. Семья же Чудова насчитывала всего 3 человека.

Основная масса ленинградцев в конце 30-х гг. продолжала существование в коммуналках. Кроме традиционной одной уборной и кухни, им приходилось мириться с теснотой в жилых помещениях. Учительница Н. Иванова-Романова так описывала свой быт: «И вот мы четверо, с ребеночком, няней — в одиннадцатиметровой комнате. Пианино мое стоит в комнате у тетки, у нее 16 метров. Няня стелется на ночь в коридорчике на полу» [432] .

Остроту квартирного вопроса в социалистическом государстве замечали все. Немецкий писатель Л. Фейхтвангер, посетивший СССР в 1937 г., писал: «Однако тяжелее всего ощущается жилищная нужда. Значительная часть населения живет скученно, в крохотных убогих комнатушках, трудно проветриваемых зимой. Приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу. Видные политические деятели, ученые с высокими окладами живут примитивнее, чем некоторые мелкие буржуа на Западе» [433] .

432

Нева. 1989. № 4. С. 87.

433

Фейхтвангер Л. Москва, 1937. М., 1937. С. 13