Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы.
Шрифт:
Действительно, после официального разрешения продажи водки выяснилось, что спиртные напитки потребляют не только нэпманы, но и рабочие. Официальный партийный поэт Вл. Маяковский прямо заявил, что «класс — он тоже выпить не дурак». Именно это обстоятельство подвигло советские властные структуры начать организованную борьбу с пьянством. В июне 1926 г. появились тезисы ЦК ВКП(б) «О борьбе с пьянством», а чуть позже и специальное письмо ЦК ВЛКСМ, из текста которого видно, что развернувшаяся антипьяная кампания имела политическую направленность и характер. Злоупотребление спиртными налитками по-прежнему называлось «…наследием старого быта царской России». Правда, к числу причин, толкавших людей к пьянству, были отнесены не только «буржуазная идеология», но и «нэпманская стихия» [38] . Под «нэпманской стихией» в первую очередь понимались вполне определенные бытовые практики. Плюрализм повседневной жизни времени НЭПа вообще требовал в первую очередь активизации системы самоконтроля личности, поиска ею собственных норм регулирования досуга и, в том числе, потребления спиртного. Кроме того, сама система большевистской пропаганды акцентировала внимание на так называемых трудностях НЭПа, что у психически неуравновешенных людей порождало ощущение социальной неустроенности — причины ретритизма. Одновременно объявление «нэпманской стихии» главной причиной пьянства могло помочь идеологическим структурам подогреть антинэповские настроения в определенных социальных слоях. И все же дифференцирование идеологических кодов алкоголизма свидетельствовало о том, что большевистская верхушка начала постепенно
38
ЦХДМО. Ф. 1. Оп. 3. Д. 23. Л. 37
В сентябре вышел декрет СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурно-просветительной работы с алкоголизмом» [39] . Он предусматривал очень конкретные меры: развертывание борьбы с самогоноварением, развитие антиалкогольной пропаганды, введение системы принудительного лечения алкоголиков. В марте 1927 г. в Ленинграде начало функционировать совещание по борьбе с алкоголизмом, а в апреле 1927 г. были учреждены должности районных психиатров. В инструкции, регламентирующей их деятельность, подчеркивалось: «В отношении борьбы с наркоманией и алкоголизмом районный психиатр проводит обследование на дому всех алкоголиков, нуждающихся в принудительном лечении, участвует в комиссии по определению такового и берет на учет направленных на принудительное лечение» [40] . Осенью 1927 г. в Ленинграде открылся первый наркологический диспансер, а в 1928 г. — второй. Правда, на ментальном уровне нововведение было воспринято с большой иронией, о чем свидетельствуют слова популярной в то время песни:
39
СУ РСФСР. 1926. № 57. Ст. 447.
40
ЦГА СПб. Ф. 4301. Оп. 1. Д. 3414. Л. 150, 154, 155.
Специальным постановлением Ленсовета от 5 августа 1928 г. в городе была запрещена торговля спиртными напитками в праздничные дни. Развернулась борьба с питейным заведениями. Основной силой выступали комсомольцы, организовавшие для этого специальный отряд при Горкоме комсомола. Осенью 1928 г. в Ленинграде прошли демонстрации детей против пьянства. Демонстранты несли массу транспарантов со следующими текстами: «Пролетарские дети против пьющих отцов», «Отец, не пей. Купи книги детям, одень их», «Отец, брось пить. Отдай деньги маме», «Мы требуем трезвости от родителей». Деполитизированность лозунгов детских антипьяных выступлений свидетельствовала о том, что на бытовом уровне пьянство вовсе не рассматривалось как непременное качество людей, социально и идейно чуждых советскому строю. Более того, антиалкогольная кампания была поддержана рабочими. Ведь она проводилась без включения таких факторов, как полный запрет продажи спиртного.
И все же элементы политизации прослеживаются в антиалкогольной кампании конца 20-х гг. Чрезвычайно популярным в ходе борьбы с пьянством был публичный отказ от потребления спиртных напитков. Бюро ВЛКСМ ленинградской фабрики «Красный треугольник» в апреле 1928 г. приняло решение: «Всем присутствующим на бюро совершенно отказаться от выпивки, даже от пива…». Не менее категорично звучал лозунг, выдвинутый рабочими Балтийского завода: «Бросим пить — пойдем в театр-кино» [41] . Подобные решения были созвучны резолюциям партийных и комсомольских собраний о коллективном отказе от веры в бога: такие документы характерны для 1929–1930 гг. Элементарный здравый смысл подсказывает, что единодушное принятие подобных резолюций и решений — свидетельство нарастающего конформизма населения, внедрения в его повседневность коммунистических практик. Политический характер носила и деятельность созданного в 1928 г. Общества по борьбе с алкоголизмом (ОБСА). Это была массовая общественная организация с принципом коллективного членства, работавшая под жестким контролем ВКП(б). Показательно и то обстоятельство, что через год после ее создания в Ленинграде разгромили трезвенническую секту чуриковцев, пользовавшуюся большой популярностью у рабочих.
41
ЦГА ИПД Ф. К-156. Оп. 1-а. Д. 18. Л. 117. Ф. К-157. Оп. 1. Д. 4. Л. 3.
Известно, что до революции в России существовало множество трезвеннических общественных организаций. Наиболее интересной из них была секта чуриковцев — явление сугубого петербургское. Ее создатель, Иоанн Чуриков, начал свою деятельность сначала как член Александро-Невского православного общества трезвости, а с 1895 г. самостоятельно. Пьяниц он лечил внушением. Явный экстрасенсорный дар Чурикова был высоко оценен Л. Н. Толстым.
«Трезвенники» и их глава приветствовали октябрьский переворот. В период гражданской войны они создали под Петроградом религиозную трезвенническую коммуну, занимавшуюся сельским хозяйством. При ней был образован кружок молодежи «трезвомол», имевший ярко выраженную антибуржуазную направленность. «Кружок молодежи колонии братца Иоанна Чурикова, — гласил устав питерского «трезвомола», — в эпоху всеобщего разложения и упадка нравственности поставил своей задачей поднятие духовной нравственности среди молодого поколения как наследников свободного народа РСФСР, так как изживший монархический строй привел к полному крушению государство и буржуазию — правящий класс; вакханально-развратной жизнью уничтожил все основы здравого понимания и духовно-нравственного воспитания человечества» [42] . Организационная структура кружка напоминала комсомол: действовал принцип демократического централизма, имелись членские билеты, проводились собрания. В кружок могли вступать юноши и девушки, достигшие 15 лет и отказавшиеся от употребления спиртных напитков, курения, «безнравственных песен и плясок, ругательств». Возглавлял «трезвомол» И. Смольков. Чуриковцы старались всячески проявлять лояльность к новой власти и особенно к Ленину. Его портрет в обрамлении всегда свежих роз висел в молельной секты вместе с портретом Чурикова и изображением Христа. В траурные дни смерти Ленина члены секты отправили в Москву телеграмму следующего содержания: «Как гром среди солнечного неба сразило нас известие о смерти Владимира Ильича… Он был для нас родным отцом…». На венке, присланном от имени чуриковцев, была траурная лента с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Да трезвятся все. Все на борьбу с пороком» [43] .
42
ЦГА ИПД Ф. К-601. Оп. 1. Д. 388. Л. 1.
43
Вырин А. Кто такие сектанты. М.-Л., 1930. С. 61.
Чуриковцы в начале 20-х гг. попытались возродить свою трезвенническую деятельность среди горожан. На первых порах представители секты проводили в городе своеобразные «выездные» заседания. Об одном таком случае вспоминал старый петербуржец П. Бондаренко. Одиннадцатилетним мальчиком в 1924 г. он побывал на собрание чуриковцев. «Собрание, — по словам Бондаренко, — проводилось в доме по нечетной стороне Владимирского проспекта, кажется, № 15. Довольно большое помещение, скамейки, по стенам никаких украшений, только плакаты с выдержками из учения секты. О чем говорили на собрании, не помню. Но все было спокойно, ни кликушества, ни выкриков» [44] . Позднее чуриковцы стали создавать свои
44
Бондаренко П. П. Дети Кирпичного переулка // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. Вып. I. М. — СПб., 1993. С. 99
Разумный контакт с чуриковцами, конечно, мог дать определенный эффект в деле борьбы с алкоголизмом. Но советская система в конце 20-х гг. уже не допускала возможности сотрудничества со сторонниками иной идеологии даже в вопросах охраны здоровья собственного народа. Уже в 1927 г. секту и коммуну буквально затерроризировали проверками. Ленинградский областной политпросвет пришел к выводу, что чуриковцы ведут систематическую антисоветскую пропаганду. А в 1929 г. арестовали главу трезвеннической секты Чурикова. За него попытался вступиться один из литературных секретарей Л. Н. Толстого — И. Н. Трегубов. Он написал в органы ОГПУ прошение, где отмечал: «Если Чуриков в чем-либо виноват, то разве только в том, что он проповедовал и строил коммунизм на религиозной основе. Вообще движение, вызванное гением Чурикова, так замечательно, что его надо не шельмовать, а научно изучать, а самого Чурикова не в тюрьму заключать, а пригласить в соответствующую его деятельности научную лабораторию» [45] . Однако это письмо не возымело воздействия. Дальнейшая деятельность «трезвенников» была приостановлена. Причин к тому, с позиций советских властных и идеологический органов, было немало. «Великий перелом» ознаменовался наступлением на сектантские организации в целом. Но чуриковцы, кроме всего прочего, пытались предложить свое видение коммунизма как некоего трезвеннического общества, что на рубеже 20–30-х гг. противоречило политике большевиков в области производства и потребления населением спиртного.
45
Цит по: Ленинградская правда. 1989. 12 февраля
В начале 30-х гг. борьба с пьянством стала постепенно прекращаться. Однако совершалось это в завуалированной форме. Будучи заинтересованы в продаже водки для пополнения бюджета, власти, тем не менее, не осмеливались прямо отвергнуть привычную моральную норму осуждения алкоголизма. Именно поэтому они поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных, которая развернулась в Ленинграде в 1931–1932 гг. Горожане нередко обращались в Ленсовет с просьбами убрать в тех или иных микрорайонах города точки торговли пивом, считая их «рассадниками преступности и хулиганства» [46] . Власти «отреагировали» — количество пивных в сравнении с 1926 г. сократилось вдвое, в 1933 г. их осталось 190. Одновременно уничтожили и несколько винных магазинов (лавок). Эта инициатива уже противоречила установившейся норме — систематическому потреблению населением водки и вина, продающихся в государственных магазинах. Власти вновь не замедлили «отреагировать».
46
ЦГА СПБ. Ф. 1000. Оп. 50. Д. 21. Л. 26.
В сентябре 1932 г. Леноблисполком направил секретное письмо в адрес районных исполкомов следующего содержания. «Ввиду участившихся случаев переброски винных лавок «Союзспирта» в неприспособленные и малопригодные помещения, что в результате вызывает закрытие лавок и сокращение их количества, а тем самым отзывается на выполнении бюджетного задания «Союзспирта», в будущем при возникновении вопросов о переброске лавок надлежит каждый отдельный случай согласовывать с Облисполкомом и никаких переводов до получения разрешения не производить» [47] . А через год, в сентябре 1933 г., на заседания Леноблисполкома было принято специальное решение «О работе Спиртотреста». В документе, имевшем пометку «не подлежит разглашению», указывалось, что наряду с закрытием пивных необходимо «…для усиления реализации водочных изделий… обеспечить полное выполнение планов и открыть 200 новых лавок к 15 октября» [48] . Власти «позаботились» даже об отдаленных районах Ленинградской области. Секретное решение Леноблисполкома предусматривало «для обеспечения бесперебойной торговли водкой… особенно в глубинках, в период распутицы обязать Севзапсоюз, Леноблторг и Спиртотрест обеспечить запас водки… с учетом создания необходимых запасов на весь период распутицы…» В городе же согласно приказу Главного управления спиртовой и спиртоводочной промышленности Накромснаба СССР от 16 июля 1933 г. «НЕОБХОДИМО (было — Н. Л.) ОРГАНИЗОВАТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ ТОРГОВЛЮ ВОДКОЙ И В СООТВЕТСТВИИ с ЭТИМ ПЕРЕСТРОИТЬ СБЫТОРАБОТУ» (Так в источнике. — Н. Л.). Использование заглавных букв в документе подчеркивает важность данного мероприятия для государственных структур. Во исполнение этого решения за 6 месяцев 1933 г. количество винно-водочных магазинов в Ленинграде возросло с 444 до 625. Для сравнения следует напомнить, что в 1926 г. в городе было примерно 200 точек, торгующих алкоголем [49] . Широкая доступность водки и вина, возможность их свободного приобретения без карточек превращали потребление спиртного в норму жизни в советском обществе.
47
Там же. Л. 57.
48
Там же. Л. 145.
49
Там же. Л. 147, 180, 181.
На рубеже 20–30-х гг. в стране начался процесс формирования новых элит. Их повседневность должна была являть собой образец роскошной жизни при социализме, которую когда-нибудь, позже, будут иметь все. Утрачивал свои позиции наивный аскетизм эпохи военного коммунизма. Все популярнее становились официальные торжества, сопровождаемые банкетами. Так отмечались трудовые и спортивные достижения граждан страны советов, подвиги летчиков и полярников, научные открытия.
Отмена карточной системы, еще больше усилившая социальное расслоение советского общества, сопровождалась и всплеском рекламы напитков новой партийно-советской буржуазии. К этому времени относятся такие призывы, как «Покупайте коньяк в гастрономе» или «Пейте советское шампанское» — шедевр советского рекламотворчества. Бурная пропаганда спиртных напитков отечественного производства совпала с так называемым «культурническим» периодом в развитии советского общества. Ряд западных историков и вслед за ними отечественные политологи, пытающиеся работать с историческим материалом, датируют «культурничество» 1935–1938 гг. [50] . В это время они считают возможным зафиксировать «плавную» замену раннебольшевистских ценностей и норм более традиционными, по мнению В. Данхем, с помощью ««большой сделки» правительства со средним классом» [51] . Ш. Фицпатрик, конкретизируя концепцию культурности, вообще полагает, что в 30-х гг. возродилась «буржуазная» забота о личном имуществе и статусе, о культурных нормах потребления спиртного как показателях культурности личности в целом [52] .
50
Волков В. В. Концепция культурности, 1935–1938 годы: сталинская цивилизация и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. 1996. № 1–2. С. 197.
51
Dunham V. In Stalin's Time. Middleclass Values in Soviet Fiction. Cambridge, 1979.
52
Fitzpatrick S. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia. Ithaca: Cornell University Press., 1992. P. 218.