Повседневная жизнь средневековой Москвы
Шрифт:
Колечко с бирюзой
Красива была в середине XVII столетия главная торговая площадь Москвы, расположившаяся прямо перед стенами священной городской цитадели — Кремля. По старинке ее еще продолжали называть Пожаром, но уже постепенно стало утверждаться новое название, более соответствующее внешнему облику этого великолепного и шумного торжища, — Красная площадь. Народу на ней всегда было великое множество, поэтому москвичи, попав в какое-нибудь многолюдство, говорили: «Толчея, как на Пожаре!» Пришелец из дальнего города поначалу и в толк не мог взять: при чем тут пожар?
На Красной площади вокруг каменных лавок, деревянных скамей и шалашей толклись тысячи покупателей, сновали разносчики всякой снеди, наперебой расхваливая свой товар. Подле собора Покрова Пресвятой Богородицы, именовавшегося чаще храмом Василия Блаженного, находился довольно специфический торговый ряд — Белильный. Продавали здесь белила и румяна, причем не в лавках, а в более
Помимо шалашей «жонки и девки» торговали белилами, румянами, холстами «и всякой мелочью», «выше и ниже Лобного места ходячи на площади». Особым указом патриарха Филарета такая торговля с рук была запрещена, но, несмотря на запрет, продолжалась{329}. Этих торговок отметил и Олеарий, тем более что наряду с холстами у них можно было прикупить и более привлекательный для заезжего путешественника товар: «Перед Кремлем находится величайшая и лучшая в городе рыночная площадь, которая весь день полна торговцев, мужчин и женщин, рабов и праздношатающихся. Вблизи помоста… стоят обыкновенно женщины и торгуют холстами, а иные стоят, держа во рту кольца (чаще всего—с бирюзою) и предлагая их для продажи. Как я слышал, одновременно с этой торговлею они предлагают покупателям еще кое-что иное». Если верить Олеарию, то колечко с бирюзой во рту отличало московских проституток XVII века, именовавшихся в русских источниках «непотребными женками». Таннер, посетивший Москву через 40 лет после Олеария, сообщает: «Любо в особенности посмотреть на товары или торговлю стекающихся туда москвитянок: нанесут ли они полотна, ниток, рубах или колец на продажу, столпятся ли так позевать от нечего делать, они поднимают такие крики, что новичок, пожалуй, подумает, не горит ли город, не случилось ли внезапно большой беды… Некоторые во рту держали колечко с бирюзой; я в недоумении спросил, что это значит. Москвитяне ответили, что это знак продажности бабенок»{330}.
Дореволюционные историки писали, что в допетровские времена продажной любви в России не существовало, и считали ее порождением Нового времени, занесенным к нам из Западной Европы. В русских документах упоминания об этом «ремесле» весьма скудны. Однако проституция в средневековой России, в том числе в Москве, существовала, хотя, видимо, не в таких масштабах и формах, как в Новое время.
Из отечественных источников наиболее конкретные сведения о проституции и вообще о развратном поведении можно почерпнуть в исповедных вопросниках — перечнях вопросов, которые священник должен был задавать кающимся. Они показывают, что Церковь интересовалась моральным состоянием обоих участников «блудного дела» — «непотребной женки» и ее клиента. При этом грань между блудом ради удовольствия и за деньги проводилась не очень четко. И если мужчин спрашивали: «От блуда мзду давал, с кем хотя быти?» — то женщин менее конкретно: «Во блудницах не бывала ли?»{331} Вместе с тем 70-я статья Судебника 1589 года является уникальным свидетельством того, что проституция признавалась если не законным, то реально существовавшим промыслом: «А блядем и видмам бесчетия 2 денги против их промысла». Размер штрафа за бесчестие был ничтожно мал (скоморохам, например, платили целых два рубля), однако его существование показывает, что колдовство и проституция были внесены в своеобразный реестр профессий эпохи русского Средневековья{332}.
Разнообразные косвенные и обрывочные сведения о бытовании этого явления в России XV—XVII веков позволяют предположить, что оно уходит корнями в более древние времена, когда на Руси бытовало рабство. Очень любопытное свидетельство оставил бургундский рыцарь Гильбер де Ланноа, побывавший в Новгороде в 1413 году: «…есть рынок, где они продают и покупают своих женщин, поступая по их закону, мы же, истинные христиане, не посмели бы этого делать никогда в жизни. И обменивают своих женщин одну на другую за слиток или два серебра, как договорятся, чтобы один возместил разницу в цене другому»{333}. Конечно, новгородцы не продавали друг другу жен; по-видимому, речь идет о торговле холопками-наложницами. О распространении аналогичной торговли в Москве в более позднее время (1518—1519) рассказывает итальянец Франческо да Колло: «В городе Московии некоторые из наших купили нескольких молоденьких девиц от пятнадцати до восемнадцати лет, поистине прекрасных, для своего употребления и удовольствия, всего за один дукат или унгар, и так обычно их покупают за большую или мелкую цену, и дети, которые родятся, остаются во власти купивших, которые могут их для своего удовольствия продавать и менять, хотя и не могут вывозить из страны, но могут только держать для всяческого употребления…»{334}
Правда, да Колло поместил этот рассказ после сообщения о том, что на рынке отцы и матери продают «за ничтожную цену» своих детей, что заставляет полагать, будто «поистине прекрасных девиц» участники австрийского посольства купили таким же образом. Вероятнее всего,
Разные источники свидетельствуют, что были мужья, которые не гнушались продавать жен для утех другим мужчинам. Об этом сообщает, например, Р. Ченслор: «С другой стороны, есть много таких, которые сами продают себя дворянам и купцам в холопство… А некоторые так даже продают своих жен и детей в наложницы и слуги покупателю». Швед П. Петрей, неоднократно бывавший в России в начале XVII века, пишет: «Когда бедные и мелкие дворяне или граждане придут в крайность и у них не будет денег, они бродят по всем закоулкам и смотрят, не попадется ли каких-нибудь богатых молодчиков, и предлагают им для блуда своих жен, берут с них по два и по три талера за раз, смотря по красивости и миловидности жены, или как сойдутся в цене. Муж всё время ходит за дверью и сторожит, чтобы никто не вошел, не помешал и не потревожил их в таком бесчестном и распутном занятии»{337}. Это известие можно было бы посчитать выдумкой недоброжелательного иностранца, однако оно подтверждается вполне авторитетным отечественным свидетельством.
В 1622 году патриарх Филарет в послании тобольскому митрополиту Киприану осуждал бесчинства, творившиеся в Сибири: «Многие служилые люди, которых воеводы и приказные люди посылают в Москву и в другие города для дел, жен своих в деньгах закладывают у своей братьи у служилых же и у всяких людей на сроки, и те люди, у которых они бывают в закладе, с ними до выкупу блуд творят беззазорно, а как их к сроку не выкупят, то они их продают на воровство же и в работу всяким людям, а покупщики также с ними воруют и замуж выдают, а иных бедных вдов и девиц беспомощных для воровства к себе берут силою, у мужей, убогих работных людей жен отнимают и держат у себя для воровства, крепости на них берут воровские заочно, а те люди, у которых жен отняли, бегают, скитаются между дворами и отдаются в неволю, в холопи всяким людям, и женят их на других женах, а отнятых у них жен после выдают за других мужей… Сибирские служилые люди приезжают в Москву и в другие города и там подговаривают многих жен и девок, привозят их в сибирские города и держат вместо жен, а иных порабощают и крепости на них берут силою, а иных продают литве, немцам и татарам и всяким людям в работу»{338}.
Как можно видеть, в Сибири практиковалась как отдача жен в залог, так и продажа девушек и женщин. Такие случаи известны и в более поздние времена. Так, в 1742 году крестьянин Верхотонского острога Краснояров отправился с женой по торговым делам и в пути продал ее в деревне Усовой. Несомненно, эти факты заставляют более внимательно отнестись к сообщению Петрея. И всё же, вероятно, большинство московских жриц любви допетровской эпохи, как и впоследствии, промышляли на свой страх и риск. В XVIII веке борьба с проституцией сводилась к поимке «непотребных женок», их наказанию и ссылке на отдаленные окраины империи, где их было приказано выдавать замуж. Одновременно власти требовали «подавать изветы», «где явятся подозрительные дома, а именно: корчемные, блядские и другие похабства». По-видимому, продажные женщины обретались и при вполне официальных кабаках и корчмах. Так, в 1722 году священник церкви Воскресения Христова на Успенском Вражке доносил, что его вдовый дьякон Иван Иванов «всегда приходит в дом пропившийся и в одной рубахе, и, разбив замки, крадет де одежду и деньги и всякую домовую рухлядь и ушед живет недели по две и болыии, неведь где в корчмах, где обретаются непотребные женки; и когда и дома живет непрестанно имеет раздоры и драки и всякое бесчинство чинит…»{339}.
Исповедные вопросники свидетельствуют, что в Средние века также существовали заведения, в которых можно было найти продажную любовь. Священник должен был спрашивать мужчин: «Или в сонмищи быв ли? В гостиницу ходил ли еси блуда ради?» — а женщин: «Чи была ли в сонмищи вдов или с блудными? Или бывала еси в сонмищи с блудники и со блудницами?» Содержателям притонов были адресованы вопросы: «Корчму или блядьню собрания ради богатства не держал ли еси? На корчми блудниц не держала ли?» Таким образом, публичные дома средневековой России были известны под наименованием «сонмищ» и «гостиниц». Продажные женщины обретались при корчмах. Любопытно, что исповедные вопросники обозначают вдов как категорию женщин, промышлявших блудным ремеслом{340}.