Повседневная жизнь средневековой Москвы
Шрифт:
Еще больше упоминаний о пожарах содержится в дневнике за следующий год: «8 и 9 [апреля]. Около десяти часов утра был большой пожар недалеко от Посольского двора, за палатами воеводы Шеина. Боярин Салтыков и князь Алексей Михайлович Черкасский много пострадали через это несчастье; горело в продолжении четырех часов, отчего обращены в пепел их собственные палаты и многие окружавшие оные деревянные дома. <…> 21 и 22 [мая]. Лев Кириллович Нарышкин с соизволения царя вернулся в Москву по той причине, что палаты сего боярина сгорели. <…> 20 [июня]. Был ужасный пожар: сгорело два дома в Немецкой слободе и несколько сот домов в городе. <…> 11 [июля]. Недалеко от дома Нарышкина вспыхнул вечером пожар и превратил в пепел сто тридцать домов, принадлежавших как благородным лицам, так простонародью. <…> 6 [сентября]. В наше отсутствие пришло письмо из Москвы, в коем извещали, что в тот день, в который происходил церемониальный въезд в Москву Великого шведского посольства, был в городе большой пожар. Кроме многих других,
Пожары считались божественным наказанием, но при этом часто не исключалась чья-то злая воля. Тень «зажигалыцика» мерещилась за каждым крупным пожаром вне зависимости от того, скрывался ли за трагедией злой умысел или она была результатом небрежного обращения с огнем. Но есть и вполне конкретные, заслуживающие доверия данные о поджигателях. Так, «Новый летописец» сообщает, что около 1595 года был раскрыт замысел «зажигалыциков»: «Враг, не желая добра роду человеческому, вложил мысль в людей, в князя Василия Щепина да в Василия Лебедева и в их советников, зажечь град Москву во многих местах, а самим у Троицы на Рву, у Василия Блаженного, грабить казну, что в ту пору была большая казна. Советникам же их Петру Байкову с товарищами в ту пору решеток не отпирать. Бог же, не хотя видеть православных христиан в конечной погибели, тех окаянных Бог и объявил, и их всех перехватали и пытали, они же в том все повинились. Князя Василия и Петра Байкова с сыном на Москве казнили, на Пожаре главы им отсекли, а иных перевешали, а остальных по тюрьмам разослали». По словам Корба, после одного из пожаров 1699 года были пойманы «восемь зажигателей; бывшие в их числе два попа сознались, что виновниками пожара были стрельцы, которые только тогда успокоятся, когда обратят всю Москву в пепел». Вероятнее всего, «зажигалыцики» преследовали гораздо более земные цели, чем отомстить царю за разгром стрелецкого восстания. Царский указ от 23 июля 1699 года грозил смертной казнью тому, кто будет «из ружья в день и по ночам пулями и пыжами стрелять, или ракеты пущать» «для своего воровства и грабежу» (30 августа законодательство слегка помягчело к «зажигалыцикам» — их было велено в первый раз бить батогами, а во второй — ссылать в Азов с женами и детьми). Поджигатели применяли и более простые способы — метали на крыши и между домами порох в тряпицах, трут, серу, бересту, лучину{275}.
С ужасом перед огненной стихией тесно сплетались страх перед колдовством, боязнь стать жертвой злых чар, подозрения, что пожары вызваны «чародеями» вроде княгини Анны Глинской. Считалось, что лучшее средство избавиться от такого колдовства — предать самого чародея огню: тогда и злодей погибнет, и пожар прекратится. Именно поэтому был сожжен в 1648 году труп Л.С. Плещеева, поэтому же москвичи бросили в огонь немцев, прибежавших тушить пожар. Это, однако, не мешало москвичам бороться с пожарами, а властям — разработать целый комплекс мер по их предотвращению. Рассматривая скорбную хронику пожарных бедствий столицы, сложно сказать, насколько действенны были эти меры. Но очевидно, что, если бы не прилагались столь серьезные усилия по «бережению» от огня, пожаров в городе было бы еще больше.
«От огня беречь накрепко…»
Первые противопожарные мероприятия были осуществлены Иваном III. В 1493 году он приказал расчистить от застройки территорию в 110 саженей за Неглинной и в Заречье. Видимо, тогда же была создана и свободная от застройки зона с восточной стороны — будущая Красная площадь. Спустя два года подобная мера была принята в отношении территорий, находившихся в Заречье. Охранять город от распространения огня должны были решеточные караулы, также установленные при Иване III.
Следующим шагом в создании системы противопожарных мер было введение при Борисе Годунове регулярных объездов. Они производились в самое огнеопасное время — с апреля по октябрь. Сохранившиеся наказы объезжим головам содержат подробное перечисление запретов и других мер, призванных оградить город от огня. Самим головам предписывалось смотреть, чтобы «воры нигде не зажгли, и огня на хоромы не кинули, и у хором и у заборов с улицы ни у кого ни с чем огня не подложили»{276}.
Объезжий голова и члены его караула в объезде должны были быть снаряжены рогатинами, топорами и «водоливными» трубами. Этот инвентарь («пожарную рухлядь») обязаны были иметь и предоставлять посадские. Переписи Москвы отмечают наличие или отсутствие «водоливных» труб в слободах — к примеру, в Больших Лужниках в 1672 году: «Двор десяцкого Петра Борисова, а у него в десятке 2 медные трубы… двор десяцкого Ивана Борисова, а у него в десятке труб медных и деревянных нет… двор десяцкого Ивана Елизарьева, а у него в десятке труб медных и деревянных нет… двор десяцкого Елизара Михайлова, а у него в десятке медная труба…» Царские наказы требовали, чтобы в каждом десятке было по две трубы — по одной на пять дворов. Были такие трубы и у богатых дворовладельцев. Так, боярин Н.И. Романов держал у себя десять труб медных «заливных». На худой конец хозяева должны были устанавливать у себя кади с водой. Это же рекомендовал и «Домострой» тем, кто не имел на своем дворе колодца.
При царе Михаиле Федоровиче на земском дворе была создана целая пожарная команда — с 1613 по 1622 год там находились 30 ярыжек и три лошади. Средства на их содержание взимались с черных слобод и сотен. В 1622-м количество ярыжных увеличилось до семидесяти пяти человек, для которых с московских тяглецов собирали 60 рублей. Слобожане должны были также доставлять на земский двор «всякую пожарную рухлядь, парусы, и крюки, и трубы медные, и топоры, и заступы, и кирки, и пешни, и бочки, и ведра». Эти обременительные обязанности в том же году выросли еще раз — было указано прибавить еще 15 ярыжек, увеличить число лошадей до шести, а на каждом тяглеце «править» по одной медной трубе. 13 апреля чернослободцы били челом царю и патриарху, жалуясь: «И нам, Государи, сиротам вашим Государевым, стало не в силу, невозможно взяти нам труб негде, а купить нечем, людишка бедные молодчие и от того великого тягла бредут розно». Царь сжалился над тяглецами и велел распределить содержание пожарной команды между ними и купцами Гостиной и Суконной сотен. Количество ярыжных в итоге было доведено до ста человек, а число лошадей оставлено прежним («для того, что без того нельзя»). Было указано «не наметывать» на слобожан лишних труб: на земском дворе должны были иметься 30 штук, а по слободам велено «сказать накрепко»: «Притчею, где пожар учинится, и у них бы с трубами люди были готовы тотчас, а людем велеть смотрить, для того, коли уже взяли то на себя, и они б на пожар ходили не ленились»{278}.
После апрельского пожара 1629 года пожарная команда Земского приказа была увеличена до двухсот человек и получипа новое оборудование. К этому времени содержание ярыжек взяла на себя казна. Царь указал также держать на земском дворе 20 бочек с водой и мобилизовать для тушения огня извозчиков. «А извозщиков росписать указал Государь по 20 человек в ночь, а в день съезжать для извозу; а будет и в день где по грехом учинится пожар, и им потому ж быть на земском дворе по 20 человек, а телеги и бочки в день и в ночь готовы Государевы на земском дворе». Было указано изготовить 50 пожарных парусов и пожарные щиты с рукоятями. Паруса представляли собой полотнища шириной в четыре или пять саженей, которыми покрывали здание, отстаиваемое от огня, и поливали их. Помимо ярыжек участвовать в тушении пожаров были обязаны стрельцы. Указ о модернизации пожарной команды на земском дворе гласит: «А расписать извощиков, опричь стрельцов, а стрельцов не писать, потому что они сами всегда на пожаре»{279}.
Другим направлением противопожарных мер являлись строгие запреты на разведение огня в летнее время. Объезжие головы должны были следить за тем, чтобы в жаркие дни изб и мылен не топили, а «в вечеру поздно со огнем не сидели». Печь хлеб и готовить еду предписывалось «в поварнях и на полых местах», а при отсутствии поварен — сделать печи на огородах. Разрешалось топить избы «для болей и родильниц», то есть там, где рожали женщины, и то «в неделе один день». Запрет топить бани и избы в летнее время вызывал недовольство и жалобы слобожан. Указ царя Алексея Михайловича слегка смягчал запрет — разрешал топить избы «в воскресенье да в четверток», «в холодные да в ненастные дни». Если стояла жаркая или ветреная погода, объезжие головы должны были запечатывать печи и бани. Особое внимание уделялось огнеопасным производствам. Как мы знаем, слободы кузнецов и гончаров были выселены за Москву-реку и Яузу. Однако далеко не всегда удавалось заставить мастеровых выполнять противопожарные требования. Например, по поводу чеканщиков монеты, работавших на бывшем Романовом дворе, объезжие головы получили наказ: «Горны у них не печатать и караулов с дворов их не имать, потому что они у государевых дел вседневно»{280}.
Объезжие головы постоянно вступали в конфликты с горожанами по поводу несоблюдения последними противопожарных мер. С обеих сторон слышалась брань, а иногда пускались в ход кулаки и палки. Так, в 1693 году «государев нищий и бродящий богомолец» Тихон Иванов, обитавший в Зарядье, жаловался на произвол подьячего съезжего двора Тимофея Романова. В «наемную подклеть», где проживал нищий с женой, ночью явился подьячий — проверить, как соблюдается «бережение от огня». Неизвестно, какие он нашел нарушения, однако распорядился арестовать Иванова с женой, «поволок» обоих на съезжий двор, а по дороге избил и ограбил — снял с нищего «крест, цена 2 гривны», а с его «женишки» «сорвал 10 алтын да 2 креста серебряных» стоимостью две гривны. Как ни оправдывался подьячий, а всё же был отдан под суд. Другие проверялыцики, обнаружив топившуюся печь, залили ее «поганою водою из шайки и всю еству перепоганили». В доме пекаря был устроен настоящий погром: «Двери из сеней выбиты, из крюков вон вышиблены. Запорка переломлена. В подклети окошко выбито… а на окошке в трех местах бито и в двух местах колото. У печи устье выломано, да в сенях стоит корыто большое с тестом пшеничным, да сверх теста покинуты сайки сырые…»{281}