Повседневные рассказы
Шрифт:
К вечеру Семену от соленого домашнего сала страшно захотелось пить. Поскольку вода в коридорном туалете текла ржавая, он спустился на первый этаж к дежурному гостиницы, который оформлял его проживание. Вместо мужика уже дежурила нахальная толстая тетка. Она с радостью разъяснила Семену, что кипятка ему не даст, потому что не обязана услаждать постояльцев «чаями». Гонимый усиливающейся жаждой, Семен узрел через дорогу забегаловку, которая называлась закусочной. Продавщица у стойки оказалась вежливой, но «осчастливить» Семена стаканом чая наотрез отказалась:
– Мы уже закрываемся. Покупайте готовую продукцию…
На витрине Семен, кроме пакетов не то с молоком, не то с кефиром, как ни вглядывался, ничего подходящего не обнаружил.
– Ладно. Продайте мне вон этот ваш… «Снежок»…
Залив жажду содержимым из мятого пакета, Семен отправился в обратный путь. В животе после выпитого «Снежка» угрюмо забурчало от этажа к этажу все громче и громче,
Вернувшись в номер, Семен повалился на постель. Глухонемой сосед долго его разглядывал, низко нагнувшись над кроватью, а через несколько минут, покопавшись в чемоданчике, понимающе вручил на тонкой длинной ниточке пакетик черного чая «Принцесса Нури». Поскольку прихватить с собой в дорогу спасительную чесоточную мазь Семен второпях не додумался, то теперь смиренно запихал в рот пакетик с чаем и стал его посасывать, мысленно представляя, что это лекарственный леденец, родной брат чудодейственной мази. В засыпающем мозгу успела проскользнуть слабенькая мысль: «Странно как… Ехал в край сердце лечить, которое почему-то перестало болеть, зато сподобило животом маяться… Может, пока совсем не скрючило, оглобли назад домой надо разворачивать?..»
В беспокойных снах Семен всю ночь пытался выскрести из лужи и отнести на стеллаж в пристройку пассатижи с красными ручками. Начинал снова и снова, но всегда безуспешно. Разбудил его страшный грохот. Глухонемой сосед, стоя во весь рост на кровати, комнатными тапочками с громким мычанием гулко хлопал по стене, стараясь попасть в муху. Контуженное насекомое металось со страха под потолком, вместо того, чтобы благополучно затаиться в темноте под кроватью.
– Что я здесь делаю? – спросонья удивился Семен. Изо рта у него торчала длинная нитка, а остатки расползшегося чайного пакетика противно ерзали между языком и зубами. Живот не болел. Вообще больше нигде ничего не болело. До слезных судорог захотелось домой. В деревне сейчас тихо. Люди только начинают пробуждаться. Скоро Валентина пойдет доить корову. Пассатижи в грязи во дворе до сих пор валяются. До его приезда на место в пристройку их никто не положит. Что и говорить, дом без хозяина – сирота. Расчувствовавшись, Семен начал быстро заправлять постель, чтобы без промедления отправиться до автовокзала. Но остановил себя, представив грозный взгляд Валентины. А тут и мыслишка спасительная в мозгу замаячила: сначала он для вида сходит к врачу в поликлинику, и уж только потом, к вечеру, двинется до дома. За ночь и доедет. По правде говоря, и денег, впустую на дорогу потраченных, стало как-то сразу жаль. Коли такими деньжищами Бабанины в экономический кризис разбрасываться начнут, то семье скоро конец придет. На молодых и без того надежи нет, да если и он, хозяин, начнет куролесить… Род Бабаниных переведется, сгинет бесславно, как рой мух в осеннюю пору, на его детях и внуках эдак и закончится… Семену стало совсем стыдно, он собрался и пошел в поликлинику.
К сердечному доктору запись закончилась, как понял Семен, еще на прошлой неделе, но в объявлении на окошке регистратуры черным по белому было написано, что за хорошие деньги к кардиологу можно хоть сейчас попасть, причем – без очереди. Талон же к врачу-терапевту ему, как иногороднему, все же выдали – дополнительный.
– После всех зайдете, – пристыдила его медсестра, когда Семен, утомленный трехчасовым ожиданием, хотел прорваться на прием к своему терапевту.
– Вот она, городская справедливость: вперед всех пришел в поликлинику, а к врачу последним попаду, – слегка возмутился Семен Бабанин, но остался сидеть перед закрытой дверью, потому что терпение, чувствовал, в запасе еще имелось, да и торопиться особо тоже было некуда. После вчерашнего «Снежка» на еду его не тянуло, а до ночного автобуса времени оставалось хоть отбавляй.
Народ у кабинета скапливался всякий разный. Одни сидели со скучными лицами – больные. Другие развлекались созерцанием стен и деталей чужой одежды – любопытные, определил Семен. Некоторые умничали. Одна дородная дама в глубоком возрасте величественно изрекла:
– У каждого врача имеется собственное кладбище.
Сказала и замолчала. Как в рот воды набрала. Сидит и молчит. Смотрит очень внимательно на дверь кабинета. Семена передернуло от ее слов, как от судебного приговора и чесоточной мази, вместе взятых. И другие люди тоже враз потускнели. Медленно поднимались и постепенно уходили, будто кто-то при них неприлично испортил воздух. Семену уходить пока было некуда, он лишь пересел от престарелой дамы подальше в угол, сурово запретив себе не только слушать, но даже смотреть на нее. И стал пытаться думать о добрых и важных вещах – о доме и семье. Но ничего хорошего на ум не приходило. Мысли в голову лезли глупые, если не сказать – страшные, будто кто-то очень злой нашептывал их ему:
– Вот зачем ты, Семен, приволокся сюда? Жену послушал… А собственный ум пропил давно и окончательно? Ведь не хотел ехать… Кто, спрашивается, у тебя вообще в доме хозяин? Ну ради
От тяжелых мыслей Семен опустил голову, он не слыхал, как медсестра в людском гомоне, словно спохватившись, призывала на пороге заветного кабинета:
– Иногородние! Проходите на прием, иногородние!
Семен поднялся и решительно зашагал к выходу: «Что время терять, когда и так ясно, что хватит по-дурацки жить. Приеду домой, трактор и телку продам, кредиты Максимки-ны все перекрою. Аннушке тоже нужно помочь, пора им с мужем в свой дом от свекрови перебираться. Валентине рот дратвой зашью, коли не уймется с идеями больничными. А Ваську носом в пассатижи натыкаю, которые в грязи во дворе валяются, чтобы знал, как добро семейное беречь. И спать тогда спокойно начну… без сердечной боли…»
Семен не расслышал, как старый больничный стул, распрямляя сутулую корявую спину, одобрительно заскрипел ему вдогонку:
– Правильно решил ты, мужик, правильно… Везет тому, кто сам везет… Ангела-хранителя тебе в дальнюю дорогу…
Раз, два, три, четыре…
Второй курс Литературного института давался особенно тяжело. Но даже саму мысль, что не справляюсь, я упорно старалась не замечать. С повседневными катастрофками можно было как-то совладать, кроме затяжного глубокого безденежья. Еще меня беспокоило полное отсутствие учебников по латыни. И я совсем не представляла, как буду сдавать зачет грозной Гвоздевой по древним цивилизациям. Интернета тоже не было. В ту зиму у меня много чего не было, например, дров. Топила печку книгами, одеждой и мебелью. Голодала, замерзала, словом, запросто могла сгинуть, но сдаться – никогда. Мой младший сын уже год учился в дневной аспирантуре, а старший только что поступил в очную адъюнктуру, и я была для них тогда как боевое знамя. Поэтому на сессию поехала, имея в кармане круглую месячную наличность на московское пропитание – ровнехонько две сотни рублей.
Но ожидаемые осложнения начались куда раньше, – едва «пазик» отъехал от автовокзала. Кудлатому мужику не понравилась моя сумка в проходе, от злости он раздулся как сытый клещ. Терпеть не стала, грядущую стычку предварила сразу:
– Еще раз пнешь сумку, раскарябаю все личико. Вместо поезда будет кутузка. Выбирай…
Мужик перестал сражаться с сумкой, но продолжал бурчать до половины дороги – возмутило словечко «личико». Похоже, ему сегодня все не нравилось, как, впрочем, и мне тоже. Тревожила пересадка – через час надо было перепрыгнуть в другой «пазик», тот ходил очень редко, но уж точно мимо станции. Прямой автобус до железнодорожного вокзала верховное городское начальство из экономии отменило с полгода назад, и теперь пассажиры, чтобы не опоздать на поезд, бросались к попутному транспорту как жоркие весенние щуки на высмотренную добычу.
Переживала не зря – попутный «пазик» уже стоял на конечной остановке на всех парах – с открытой настежь дверью, нервно кашляя выхлопной трубой. Я везде была первой, и тут не задержалась, всех обогнала. Уже заняла переднее теплое место, как увидела посреди дороги тощенького паренька, на котором глыбой повис центнеровый дед. Ладненькая бабенка суетилась с деревенскими хохоряшками, узлами без счета, перетаскивая их по направлению к нашему автобусу на утоптанной скользкой площадке. По несвязным движениям и перекошенному рту старика определила сразу – после инсульта… Мысль еще не долетела до нужных извилин, а я уже неслась на подмогу со скоростью бульдожки, которой не терпится поймать жирного кота, на бегу слезно попросив водителя немного обождать нас.