Пой, даже если не знаешь слов
Шрифт:
Эдит привстала на цыпочки и стащила с верхней полки большой пакет.
– Не помню точно, что я покупала, просто в каждом рейсе немного того, немного сего, но уверена, что кое-что пригодится. – И она поставила пакет передо мной.
– Спасибо.
Пакет был основательно набит, и я разодрала обертку. Первой оттуда выпала мягкая игрушка.
– Собака!
– Не просто собака. Это Лесси.
– Кто это – Лесси? – Я потерлась щекой о длинную шерсть.
Эдит покачала головой, удивляясь моему невежеству.
– Прости, я все время забываю, в какой изоляции мы
– Как она мне нравится! Спасибо. – Я усадила собаку рядом с собой и снова запустила руку в пакет.
– Давай просто вывалим все, – предложила Эдит, выхватила у меня пакет, перевернула, и содержимое высыпалось на одеяло. – Ладно, вот это Багз Банни, на самом деле это радиоприемник. Герой “Луни Тюнз”, – объявила она, беря пластмассового кролика с морковкой. – Он такой: “В чем дело, Док?” А это Чарли Браун, Снупи и Линус. Они из комиксов “Пинатс”. – Эдит вручила мне три мягкие игрушки, похожие на нарисованных человечков. – Я хотела привезти тебе Люси, потому что она там самая шилопопая, но ее всю распродали. О, а это, гляди-ка, часы с Микки-Маусом. Микки – диснеевский персонаж, на весь мир знаменит.
Я не знала ни одного из этих существ, как не знала, кто такой Дисней, но это не помешало мне сразу полюбить их. Я надела часы, очарованная тем, как мышиные руки двигаются, указывая время.
– Ага, помню же, что покупала одежду. – Эдит выхватила что-то из кучи. – Вот, гляди, джинсовый комбез-клеш. Видишь? Верх и низ – одно целое, а штанины смотри как расширяются. Писк моды!
– Это комбинезон?
– Нет! Комбинезоны носят фермеры, Робс. А комбез – это то, что носят модные девятилетки.
Я кивнула, но не успела рассмотреть клеши получше: мое внимание привлекли две серебристо блеснувшие штуковины, погребенные подо всем остальным.
– Что это?
– Ах да, совсем забыла! Это диско-туфли на платформе, из искусственной змеиной кожи. Нравятся?
Я уже выпрыгнула из кровати и напяливала туфли. Они оказались мне чуть великоваты, я потуже затянула застежки и выпрямилась.
– Шикарные, да? Я их купила, чтобы позлить твоего отца… – Эдит осеклась, словно ей вдруг стало больно.
Она замолчала, и от повисшей тишины я занервничала. Мне хотелось, чтобы мы продолжили болтать, потому что болтовня заполняла время. Каждая минута, проходившая без слез, мыслей или вспоминаний, была достижением, и я знала, что если накоплю достаточно таких минут, то станет легче, потому что мне ведь должно стать легче.
Эдит тряхнула головой, словно отгоняя мысли, и улыбнулась.
– Ну ладно, снимай и иди в кровать. Наденешь туфли и комбез завтра, а я одолжу у сына друзей футболку и кофту. Все равно сейчас все одинаковое, что для мальчиков, что для девочек, так что какая разница. А потом, боюсь, нам придется съездить к вам домой, взять твои вещи.
Эдит не спрашивала, что я чувствую, а я не спрашивала ее. Мы застыли каждая в своем пузыре горя, и если правда, что страдать за компанию легче, то скорбь, если ее разделить с другим, вовсе не уменьшается и не слабеет.
12
Бьюти
17
Соуэто, Йоханнесбург, Южная Африка
Едва мы запираем калитку на щеколду, как детский голос доносится из темноты дома. Высокий, точно звук свирели, голос дрожит:
– Ufuna ntoni? Что вам надо?
– Это я, папа, – отвечает Андиль шепотом, и входная дверь рывком открывается.
К нам выбегает одиннадцатилетняя Байисва. Она бросается к отцу, обхватывает его.
– Я ждала вас. Мне было страшно.
– Я уже здесь, – успокаивает Андиль, мягко расцепляя ее объятия. – Где мама?
– Она приходила домой и тут же ушла еще раз проверить больницы. Она велела никому не открывать.
Мальчики проходят в дом, мы следуем за ними.
– Почему так темно?
– Я боялась зажечь свечу, вдруг кто-нибудь увидит, что я одна. – Голос Байисвы мелко дрожит. – Я сидела на полу за дверью. Меня напугал грохот.
Непрерывный шум доносится даже сюда, до Нкоси-стрит в Зонди. Сквозь ночь прорываются приглушенные взрывы, крики. Грабежи идут по всему району, и звон бьющегося стекла стал в этом городе страданий таким же обычным, как птичьи песни на холмах моей родины. Здесь я не видела ни одной птицы и понимаю почему. Если бы Господь дал нам, людям, крылья, разве мы не улетели бы отсюда?
Я тоскую по дому, хочу вернуться в сельские места, на зеленые луга Транскея. Я скучаю по своим сыновьям, по своей хижине и школе, где я веду уроки. Мне не хватает “фить-фить” птицы umvetshana – ее свист похож на свист мальчика-пастуха, я тоскую по воздуху, который не обжигал бы гортань.
Когда мы все входим в дом, Думи ведет меня в гостиную и помогает сесть.
– Байисва, сбегай за свечами, – распоряжается Ланга, после чего поворачивается ко мне: – Ufuna into yokusela? [31]
31
Не хотите ли пить? (коса)
Я принимаю его предложение, и Ланга кивает Думи:
– Принеси udadobawo [32] стакан холодной воды. – Он берет у сестры свечу и подносит к моему лицу, чтобы осмотреть рану на лбу. Порез глубокий, со вчерашнего дня он опух и снова сочится кровью. – Тетя, надо наложить швы.
– Все будет нормально. Надо только еще раз промыть и заклеить.
Ланга отодвигается, чтобы взглянуть мне в глаза.
– А вдруг рана загноится?
– Не загноится. Принеси горячей воды.
32
Тетушке (коса).