Пояс и шлем
Шрифт:
Он говорил типично учительским тоном, словно подчеркивая бессмысленность происходящего.
— Значит ли это, что прохождение радиоволн как-то связано с нуль-прохождением? — спросил Грег. Я никак не мог понять, куда он клонит.
Ферран с хрустом потянулся и открыл глаза:
— Мы не можем сейчас ответить на этот вопрос. Слишком мало известно пока о природе «мозаичного прохождения». Но статистика, набранная за эти годы, свидетельствует, что в большинстве случаев такая взаимосвязь есть. Если появляется нуль-прохождение, то, как правило, в зоне Базы есть
— А есть ли в «зоне Базы», как вы выразились, места, где прохождения радиоволн совсем нет?
— Нет. Если б они существовали, за эти годы мы бы на них обязательно наткнулись, — устало сказал Чивилис. — Определенно нет.
— Значит, в принципе исключена ситуация, когда в одно и то же время из одной точки зоны Базы можно связаться с Куполом, а из другой нельзя? — настаивал Голдин.
— Исключена, — подтвердил Чивилис и тут же насторожился: — А что, собственно, вы имеете в виду?
— Этого, к сожалению, я не могу вам сказать, иначе вы невольно начнете корректировать свои показания, — выпрямился в своем кресле Голдин. — Прошу всех еще раз вспомнить мои вопросы и свои ответы и подумать, не хотите ли вы что-либо изменить или дополнить. Прошу вас также подумать, не упустили ли вы что-нибудь важное.
После недолгого молчания Натали Гайданович нерешительно подняла голову:
— У меня такое впечатление, мистер Голдин, что я что-то вот-вот должна вспомнить, но не могу. Знаете, как это бывает: вертится что-то в голове, ощущение полной беспомощности… Хочется напрячься и вспомнить, но это все время ускользает. Нужен толчок извне, а его нет… Очень противное состояние…
Она снова поднесла на секунду платок к глазам и продолжила:
— Не могли бы вы помочь мне и все-таки сказать, что именно вас интересует?
— Я мог бы вам помочь по-другому, — оживился Голдин. — У вас здесь есть ментоскоп. Если вы изъявите желание, можно просто снять вашу ментограмму, ограничившись, скажем, двумя последними сутками. Ее расшифровка, возможно, очень помогла бы нам.
— Ой нет, — испуганно сказала Натали, — я не хочу ментоскопироваться! Сейчас, во всяком случае… Я очень устала… и… вы понимаете, каким для меня был этот день… Нет… может, завтра… Только не сейчас!..
Она вскочила с кресла и убежала в свой блок.
Прелестные брюнетки с синими глазами — мое слабое место. Поэтому я почувствовал, что начинаю ненавидеть этого коротконогого Холмса.
Голдин заерзал, ощущая на себе недобрые взгляды:
— Итак, никто из вас ничего не хочет добавить?
— Никто, как видите, — сказал Челли. — Извините, у нас был тяжелый день. На сон осталось не больше шести часов. Если у вас больше нет вопросов, я отпущу людей. Ведь им, в отличие от вас, и завтра предстоит серьезная работа.
Голдин кивнул.
Челли встал:
— Все, кроме доктора, свободны. Доктор, вы дежурите.
Зайдя в свой блок, я первым делом поднял переборку, чтобы выяснить у нашего Пуаро причину его настырности.
Грег сидел на своей койке и болтал, как ни в чем не бывало, ногами. Поразительно! Только что этот
— Ты можешь мне объяснить, почему целый день пристаешь к этим людям? Неужели тебе действительно что-нибудь не ясно?
— Ну, во-первых, не целый день, а только несколько часов. А во-вторых, все это слишком… неестественно, Дон, разве ты не чувствуешь? Все слишком… надуманно, слишком много совпадений!
— По-моему, ты придираешься. Что тебе не нравится?
Голдин не спеша достал пилочку для ногтей и повертел ею у себя перед носом.
— Мне не нравится, например, как эта Гайданович отказалась только что ментоскопироваться.
— Но ведь они со Штрайхом… Ты же слышал, они собирались пожениться! У нее погиб близкий человек!
— Тем более ее поведение подозрительно. Она сейчас сама должна стремиться убрать все неясности.
Тут уж я не выдержал! Надо сказать, к этому времени я был здорово разозлен. И немудрено: Голдин мог разозлить кого угодно! Все в нем было мне в этот момент противно: и намечающаяся плешь, и угреватый нос над мерзкими маленькими усиками, и узкие глазки, которые то и дело неплотно прикрывались морщинистыми веками. Весь он был какой-то сальный, неопрятный… Липкий! Вот слово, которое его наилучшим образом характеризовало! Наверное, у него потеют ладони, подумал я с отвращением и попытался вспомнить наше первое и единственное рукопожатие, но ничего особенного не вспомнил. И все-таки Голдин был мерзкий, наглый, только притворяющийся стеснительным липучий хам! Пристал к деликатным людям, у которых и горе, и аврал, которые его и отшить как подобает не умеют, и пьет из них кровь! Пиявка!
— А я считаю, ты все-таки придираешься! — шепотом закричал я. — Выискиваешь несуществующие зацепки!
— Нет, уверяю тебя! Суди сам. Человек выходит в космокостюме с запасом воздуха всего на 35 минут…
— Может, у него дел-то было на 10 минут: добежать до ПС, например, и обратно!
— И тут за эти 10 минут как раз и случается обвал. Очень удачно!
Вот зануда! Воистину, заставь дурака Богу молиться… Интересно, чего он добивается: хочет выслужиться перед СГБ или еще чего?
— Ты сам видишь, какая тут сейсмообстановка…
— Ладно, предположим, на исходе десятой минуты он попадает в обвал. И лежит под грудой камней еще почти полчаса.
— Да, лежит почти полчаса. Что тебя смущает?
— А почему он не подает сигнал тревоги на Базу?
— Как это не подает? Подает. Только База его не слышит. Мозаичное прохождение радиоволн.
— Очень странная мозаика…
— Нет, ты скажи, чего ты пристал к ним? — снова возмутился я. — Ведь каждому ясно, что все так и было. Вышел Штрайх, а тут как раз и началось планетотрясение — ты ведь проверил по записям Сержа, все совпадает. К несчастью, Штрайх попал под обвал. Чего же ты людей мучаешь? Они тебе правду говорят, а ты все ловишь: где вы были, а где вы… Не пора ли заканчивать эту дурацкую викторину?