Пояс жизни
Шрифт:
— И вы из-за портфеля так убиваетесь? — успокаивал Виктор. — Другой сделаем!
— П'и чем-ик! тут по'тфель? — скорбно возразил «философ». — Ни п'и чем он тут! Я и так-ик! все помню.
— Ну и хорошо, успокойтесь. Ведь вас рыба не тронула.
— Меня! Меня ни одна 'ыба не т'онет! Не об'ащайте лучше на меня-ик! внимания. Я посижу в сто'онке.
Так никто и не понял, что потерял Безликов не портфель, что потерял он прежнюю опору в жизни, а новую легко ли найти?
— Продолжим охоту? — предложил Денни Уилкинс.
— Нет, нет! Завтра продолжим! — астрозоолог Шатков
— Вы с ума сошли! — крикнул он фальцетом. — Выбрасывать такую драгоценность!
— Берите, пожалуйста, — пожал плечами Денни Уилкинс.
— Нет, положите ее. — Брать щупальце в руки Шаткову почему-то не хотелось. — Вон туда положите, — он показал в самый дальний конец лодки, и обрезок бросили рядом с безучастным «философом».
… Их лодка вернулась последней — товарищи уже начали беспокоиться о них. Рыболовам удалось добыть еще двух морских животных. Весь улов сложили до утра в «гроб» с формалином и туда же опустили обрезок плети, в объятиях которого астрозоолог провел самые неприятные минуты своей жизни.
Вскоре Землеград уснул. Тихо-тихо стало на планете. Только шорох волн напоминал, что не все мертво вокруг, что время идет своим чередом, и новый пасмурный день все-таки займется над Венерой.
Дверь одного из домиков бесшумно открылась, и на пороге появился Безликов — в маске, с баллонами за плечами. Он плотно прикрыл дверь, потоптался на одном месте и побрел подальше от моря, в сторону дюн. Там и провел он остаток ночи.
А утром Безликова не узнали. За ночь он утратил философический вид, и из краснощекого, упитанного молодца превратился в осунувшегося, бледного, с ввалившимися глазами анахорета; брюки падали с него, куртка висела на плечах, как на вешалке, и, глядя на него, можно было подумать, что всю жизнь занимался он непосильным творческим трудом, иссушившим его мозг и тело. Ни с кем не разговаривая, бледной тенью отца Гамлета бродил философ Безликов по единственной улице Землеграда…
Зато астрозоолог Шатков к утру совершенно оправился и проснулся в превосходном настроении.
— Удивительно, — говорил он Батыгину. — Никогда бы не подумал, что в венерском океане столько жизни. Я бы даже сказал — с избытком! И это при полной безжизненности суши.
Шатков запустил руку в «гроб» с формалином и извлек оттуда обрезок плети.
— Ну, конечно щупальце, — он протянул обрезок Батыгину. — И с присосками. Жаль, что мне не удалось получше разглядеть эту зверюгу. Безусловно это животное близко к земным головоногим моллюскам, хотя я и не могу утверждать, что это спрут. Может быть, и не спрут. На Земле спруты почти не нападают на людей, боятся их.
— Но все-таки нападают?
— Кое-кто это утверждает, а кое-кто решительно отвергает. Если и нападают, то крупные и очень, очень редко. Но как жаль, что я не разглядел это животное!
— Если уж вы так жалеете об этом… — начал Виктор, но Батыгин взглядом остановил его.
— По-моему, жизни на Венере давно пора бы выбраться на сушу, — продолжал Шатков. — Возраст здешней
— Думаете?
— Ну конечно! И Громов того же мнения — водоросли в море весьма разнообразны. Может быть, даже и двух миллиардов лет мало. Ведь палеонтологи никак не могут договориться с геологами и астрономами о возрасте земной жизни. Палеонтологи и биологи считают, что для столь пышного расцвета жизни на Земле потребовалось никак не меньше семи-восьми миллиардов лет. Но астрономы определяют возраст Земли в пять-шесть миллиардов, а возраст биогеносферы и того меньше — всего около четырех миллиардов лет. Видите, какое несоответствие!
— Да, несоответствие, — согласился Батыгин. — Но не поможет ли нам чем-нибудь философ?
Безликов стоял поодаль, прислушиваясь к разговору, и беспомощно вертел руками: они слишком привыкли к портфелю, и он не знал, чем их занять.
Батыгин решил отвлечь его от грустных размышлений. Безликов робко приблизился, как-то снизу вверх глядя на Батыгина.
— Мате'ия движется, взаимодействует и 'азвивается не'авноме'но, — начал он, смотря на Батыгина послушными испуганными глазами. — П'инцип не'авноме'ности…
— Э-э, да вы, кажется, меня теперь цитировать решили! — прервал его Батыгин. — Лестно, конечно. Н-да! Но стоит ли, а? Может, не стоит при жизни в классики записывать?.. Кто же подскажет, что после смерти получится!
Безликов осекся и погас окончательно. Ссутулившись, он побрел к морю, и ему казалось, что планета раскачалась на большой скорости бегая вокруг Солнца; по крайней мере почва уходила из-под ног Безликова. Это уж точно.
А Батыгин с Шатковым продолжали разговор.
— Мне тоже кажется, что жизни на Венере давно пора бы выйти на сушу, — согласился Батыгин. — Но знаете, кто виноват в том, что она не вышла?..
— Я вас пока не понимаю.
— Луна виновата. Вернее — отсутствие спутника у Венеры. Земле больше повезло.
Шатков ждал разъяснения.
— Видите ли, мы уже установили, что уровень венерского океана остается почти постоянным. Значит, береговая линия — это резкая природная граница, рубеж, перейти который очень трудно. Бывают, конечно, сгоны и нагоны, сдвигающие эту границу. Но сгоны и нагоны — явления эпизодические и кратковременные. А систематических, закономерных колебаний уровня океана на Венере практически нет, потому что солнечные приливы незначительны, и в расчет их можно не брать…
— Теперь понятно, куда вы клоните, — сказал Шатков. — У нас на Земле Луна по сути дела выгнала жизнь из моря на сушу…
— Вот именно. В отлив по всей Земле обнажались огромные участки морского дна, и все животные и растения; находившиеся там, два раза в сутки оказывались на осушке, на воздухе. Многие из них при этом погибали, но многие приспособились к закономерной смене среды, научились жить то в воде, то на воздухе. Так сложилась литоральная фауна. Она-то и выдвинула пионеров заселения суши, животных и растений, научившихся, приспособившихся жить на воздухе… А Венере никто такой услуги не оказывает, никто не подготавливает с такой же настойчивостью венерскую жизнь к выходу из моря.