Поющие в терновнике
Шрифт:
— И все это будете вы сами. — Хартгейм встал, снова взял ее за руку. — Да, вы совершенно правы, Джастина. Вне сцены все это не растратишь. Кому-нибудь другому я сказал бы — все равно растратите, но при вашем характере — не уверен, что это возможно.
Глава 18
Если бы обитатели Дрохеды об этом задумались, им бы представилось, что Рим и Лондон не многим дальше Сиднея, а взрослые Дэн и Джастина — все еще дети, которые учатся там в школе. Понятно, на короткие каникулы, как прежде, им приезжать трудно, но раз в году хоть месяц они проводят дома. Приезжают обычно в августе или в сентябре, и с виду они все такие же. Совсем юные. И велика ли важность, если
А в промежутках были письма. Обычно в них отражалась личность автора, но бывали и противоречия. К примеру, можно бы предположить, что Дэн — корреспондент обстоятельный и аккуратный, а Джастина отделывается беглыми отписками. Что Фиа вообще писать не станет. Что братья Клири напишут от силы по два письма в год. Мэгги станет нагружать почту письмами — по крайней мере к Дэну — каждый день. Миссис Смит, Минни и Кэт ограничатся поздравительными открытками на день рожденья и на рождество. А Энн Мюллер будет часто писать Джастине и не станет переписываться с Дэном.
Дэн был полон благих намерений и в самом деле писал нередко. Одна беда — он забывал отсылать плоды своих трудов, и в Дрохеде по два, по три месяца не получали от него ни слова, а потом одной и той же почтой приходил сразу десяток писем. Болтушка Джастина писала длиннейшие послания-исповеди, это был истинный поток сознания, столь грубо откровенный, что читатели краснели и испуганно ахали, и притом необыкновенно увлекательный. Мэгги писала и сыну и дочери всего лишь раз в две недели. Писем от бабушки Джастина не получала никогда, но Дэн получал, и даже часто. Ему постоянно писали и все дядюшки — о земле, об овцах, о здоровье всех дрохедских женщин; видно, почитали своим долгом заверять племянника, что дома все в полном порядке. Однако они не считали нужным заверять в этом и Джастину — она бы только изумилась. Что же до миссис Смит, Минни, Кэт и Энн Мюллер, их переписка с Джастиной и Дэном складывалась именно так, как и следовало ожидать.
Одно удовольствие — читать письма, тяжелая работа — писать. Тяжелая для всех, кроме Джастины, ее только досада брала, что она-то ни от кого не получает таких писем, как ей хочется, толстых, подробных и откровенных. И как раз от Джастины в Дрохеде больше всего знали про Дэна: его письма были довольно отвлеченные. А Джастина живописала самую суть.
"Сегодня в Лондон прилетел Лион, — написала она однажды, — он говорит, что на прошлой неделе виделся в Риме с Дэном. Он вообще гораздо чаще встречается с Дэном, чем со мной, Рим — цель всех его путешествий, а Лондон так только, полустанок. Признаться, главным образом из-за Лиона каждый год перед тем, как ехать домой, я встречаюсь с Дэном в Риме. Дэн не прочь бы заехать за мной в Лондон, но если Лион в Риме, я на это не соглашаюсь. Конечно, я эгоистка. Но вы не представляете, сколько удовольствия мне доставляет Лион. Он из тех моих знакомых — таких раз-два и обчелся, — кто не дает мне потачки, и мне жаль, что мы так редко видимся.
В одном смысле Лион счастливее меня. Он встречается с товарищами Дэна по семинарии там, куда мне хода нет. Наверно, Дэн боится, что я тут же на месте лишу их невинности. Или что они лишат невинности меня. Ха! Разве только они увидали бы меня в костюме Чармиан. Я в нем сногсшибательна, поглядели бы вы. Этакая современная Теда Бара. Два крохотных бронзовых щита только-только прикрывают соски, и масса всяких цепочек, и еще такая штука — по-моему,
О чем бишь я? А, да, значит, Лион в Риме на прошлой неделе встретил Дэна с его однокашниками. Они всей компанией отправились кутить. За все платил Лион, настоял на своем, чтобы Дэн не смущался. Ну и вечерок был. Никаких женщин, конечно, но все прочее — как полагается. Вы только представьте, Дэн стоит на коленях в каком-то паршивом римском баре перед вазой с желтыми нарциссами и декламирует:
+
Нарцисс мой милый, мы увянем,
Ведь ваша прелесть быстро плачет…
[Дэн путает строчки поэта Роберта Херрика (1591 — 1674):
Нарциссы милые, мы плачем,
Ведь ваша прелесть быстро вянет.]
Битых десять минут он старался толком вспомнить эти строчки и ничего не переврать, потом отчаялся, взял один нарцисс в зубы и пустился в пляс. Это Дэн-то, представляете?! Лион говорит, такое совсем безобидно и просто необходимо, нельзя же только все работать и совсем не развлекаться, ну и так далее. Раз женщины исключаются, надо хорошенько выпить. Так уверяет Лион. Не думайте, что это часто бывает, ничего подобного, очень редко, и, как я поняла, в таких случаях Лион верховодит и сам за ними присматривает, ведь они все просто балды желторотые. Но я здорово посмеялась — представляете, Дэн с нарциссом в зубах отплясывает фламенко, и в это время ореола святости на нем как не бывало!"
Восемь лет провел Дэн в Риме, прежде чем принял сан, и вначале всем казалось, что эти годы никогда не кончатся. И однако, восемь лет пронеслись куда быстрей, чем могли вообразить в Дрохеде. Что он будет делать потом, когда станет священником, никто себе ясно не представлял, но уж наверно вернется в Австралию. Только Мэгги и Джастина подозревали, что он захочет остаться в Италии, но Мэгги все же удавалось заглушить эти опасения — ведь Дэн с таким удовольствием каждый год приезжает домой на каникулы. Ведь он австралиец, конечно же он захочет вернуться на родину. Джастина дело другое. Нечего и мечтать, чтобы она навсегда вернулась домой. Она актриса, в Австралии ей на сцене не выдвинуться. А Дэн может отдаваться своему призванию где угодно.
Итак, на восьмой год никто не строил планов — как будут дети развлекаться, когда приедут на каникулы; напротив, всей семьей надумали поехать в Рим и увидеть своими глазами, как Дэн примет сан.
— Мы кончились пшиком, — заявила Мэгги.
— Простите, дорогая, как вы сказали? — переспросила Энн.
Они сидели в теплом уголке веранды и читали, но книга Мэгги давно уже лежала забытая у нее на коленях, а она рассеянно следила за двумя весело бегающими по лужайке трясогузками. Год выдался дождливый, червей — изобилие, и не упомнить, когда еще так сытно и привольно жилось птичьему народу. Разноголосое пенье и щебет не смолкали с рассвета дотемна.
— Я сказала, мы кончились пшиком, — зловеще повторила Мэгги. — Как отсыревшая шутиха на фейерверке. Все надежды пошли прахом! Кто бы подумал в тысяча девятьсот двадцать первом, когда мы приехали в Дрохеду, что этим кончится?
— Я все-таки не понимаю.
— У мамы с папой было шестеро сыновей да еще я. Через год родилось еще двое сыновей. Чего надо было ждать? Будут десятки детей, полсотни внуков? А теперь смотрите. Хэл и Стюарт умерли, остальные мои братья, видно, жениться не намерены, и вот я — единственная, кто не вправе передать по наследству нашу фамилию, — одна могу дать Дрохеде наследников. Но всевышним богам и этого мало. У меня сын и дочь. Можно ждать хоть нескольких внуков. Как бы не так! Мой сын становится священником, а дочь при ее профессии весь век проживет старой девой. И опять Дрохеда остается ни с чем.