Поздний ужин
Шрифт:
— Последние месяцы мама так страдала, — говорила Марина, всхлипывая. — Ничего не ела. Сердце разрывалось на нее смотреть. И когда поняла, что болезнь неизлечима…
— Отмучилась, отмучилась, — повторяли беззубые старушки.
Дом Инны Ивановны стоит у самой железной дороги, по пути на станцию, так что куда ни пойдешь, обязательно мимо пройдешь.
Утром, когда я по свежему снегу торил дорогу в магазин, увидел, что Марина сметает веником снег с крыльца. Григорий же с метром в руках стоял у забора.
— Вторую калитку придется
Инна Ивановна ошиблась в детях. Хозяином, вернее хозяйкой, оказалась Марина. Григорию же нужны были деньги.
— Извини, Гриша, это не мое дело, конечно. Но ведь в завещании мать оставила весь дом тебе, — сказал я.
Григорий отвернулся:
— Так ведь нет завещания.
— Как нет? — удивился я. — Инна Ивановна сама мне его показывала.
— Я же тебе вчера говорил: ничего не нашел, ни денег, ни драгоценностей, ни завещания.
— Может, плохо искал?
Григорий покачал головой:
— Весь дом перерыл. Мать аккуратная была. Все бумаги в порядке. Ящики запертыми держала. Значит, завещание уничтожила, а деньги и остальное кому-то отдала.
Выйдя из магазина, я завернул на почту и позвонил в районное бюро судебно-медицинской экспертизы. Патологоанатома, писавшего заключение о смерти Инны Ивановны, на работе еще не было. Перезвонил ему домой. По его словам, следов тяжелых, неизлечимых заболеваний, в том числе психических, он при вскрытии не обнаружил. Добавил, что она была сильно истощена. Сомнений в том, что это самоубийство, у него не возникло.
На обратном пути мне встретилась Марина. Надев меховые рукавицы, она толкала впереди себя тележку, нагруженную мусором. Старую свалку санитарная инспекция закрыла, а до новой идти почти километр.
— Помочь? — предложил я.
Она покачала головой, но остановилась, поправила очки.
— Почему ты следователю не сказала, что исчезли деньги и драгоценности?
Мой вопрос ее не удивил.
— Потому что знаю, кому мама все отдала.
Она ждала вопроса, но мне не хотелось его задавать.
— Грибову из санатория. У них роман был, если хочешь знать, — добавила она. — Думаешь, приятно рассказывать о том, что твоя мама в шестьдесят семь лет завела роман с мужчиной на пятнадцать лет моложе себя?
Она подхватила свою тачку с мусором и покатила ее на свалку. Детьми мы вместе играли, вместе ходили в школу и несколько раз целовались. Нас называли женихом и невестой. Но прежде чем это могло стать реальностью, Марина и Григорий переехали к отцу.
На похоронах я Грибова не видел, а ведь он в любом случае мог бы прийти. Он же тоже старожил поселка. Его распределили в санаторий имени XII съезда комсомола сразу после окончания областного мединститута. Так он у нас и застрял на всю жизнь.
К Грибову я пошел после обеда. К дому отдыха
Для счастливого обладателя драгоценностей и денег, подаренных Инной Ивановной, Грибов выглядел неважнецки. Его нищая двухкомнатная квартира тоже не преобразилась. Можно было не спрашивать, почему он не пришел на похороны: чихал и кашлял. Он обрадовался моему приходу, но стеснялся своих драных тренировочных штанов, старой кофты и шарфа на шее.
— Нет Инны Ивановны, — простонал он. — Горе-то какое. Не с кем теперь и словом перемолвиться.
— Вы давно ее видели в последний раз?
— Месяц назад.
— Так давно? И с тех пор не заходили?
Грибов вытащил платок и долго сморкался.
— Видите ли, ко мне пришел ее сын, Григорий. И как мужчина мужчину попросил больше не ходить к Инне Ивановне.
— Почему?
— Сказал, что это предосудительно. По поселку ходят слухи, порочащие честь Инны Ивановны, и он обязан позаботиться о ее репутации. — Он помялся: — Пригрозил мне, что изобьет, если еще раз увидит возле их дома…
Григорий стоял на том же месте, где я встретил его рано утром, и, похоже, меня дожидался.
— К Грибову ходил? — угадал он. — Зря тебе Марина про него сказала. Мать уже в могиле, что теперь грязное белье ворошить? Зайдем, помянем.
От него пахло водкой и луком.
— Зачем ты Грибову сказал, чтобы он перестал ходить к матери? — спросил я.
— Маринка попросила, — равнодушно ответил Григорий. — Меня, сказала, как женщину он не послушается. Маринка злилась, что он к матери шляется. Мне-то все равно было.
Калитка была незаперта, но, войдя на участок, я не увидел Марины. Вошел на террасу — тоже никого. Из кухни крутая лестница вела на второй этаж. Туда, по словам Григория, в последние месяцы перебралась Инна Ивановна.
На втором этаже веранда и три комнаты. Две большие, светлые, а третья — маленькая — выходила единственным окошком на пустырь. В этой комнате Инна Ивановна повесилась.
Почему она вдруг перебралась на второй этаж? Никогда она там раньше не ночевала. Ведь в ее годы, должно быть, тяжеловато подниматься по высоким ступеням. Почему из всех комнат она выбрала самую мрачную, с окном на север?
Может быть, у нее в последние месяцы действительно начались какие-то психические нарушения?
Я толкнул тяжелую дверь и вошел в комнату, оклеенную синими в цветочек обоями. Постельное белье Марина собрала, и кровать стояла голая, в ржавых пружинах. Надо же, Инна Ивановна всегда говорила, что спать надо на жестком, а сама выбрала кровать с пружинами.
Дверцы шкафчика были распахнуты, и я увидел, что он пуст. Столик, обтянутый белой бумагой, лампочка под прожженным абажуром и деревянный стул — вот и вся мебель. Тоскливая картина.