Поздний ужин
Шрифт:
— Она сидела за столом, а отец сам разливал чай, — рассказывал он следователю.
В следующий раз Григорий заметил, что профессор смотрит на Таню прямо-таки влюбленным взглядом. Когда Григорий сказал что-то неодобрительное, профессор выгнал его из дома. С тех пор почти два года сын был лишен возможности видеть отца.
Когда Григорий звонил, Таня неизменно отвечала, что профессор не желает с ним разговаривать. Григорий несколько раз подстерегал отца у дома, но тот демонстративно отворачивался и садился в машину. За рулем сидела Таня. В ушах у нее висели бриллиантовые
Григорий попал в квартиру отца уже после его смерти. Таня не хотела его пускать, но Григорий пригрозил ей милицией, и она все-таки открыла дверь. На кухне он и обнаружил атропин. Он сразу понял, что означает эта пустая коробка…
Следователь считал это дело классическим примером поздней любви старого богатого человека к молодой авантюристке с соответствующими последствиями.
Следователь рассказал мне, что Тане все бы сошло с рук, если бы Григорий не обратил внимание на упаковку из-под атропина.
— Почему она ее не выбросила, — спросил я, — ведь это единственная улика?
— Все преступники совершают ошибки, — считал следователь, — иначе ни одно преступление не удалось бы раскрыть.
Через несколько дней я зашел к следователю в прокуратуру. В дверях столкнулся с человеком, чье лицо показалось мне знакомым. Я спросил следователя, кто это.
— Это сын профессора, Григорий, — сказал он.
Тогда я его вспомнил! Мы были знакомы. Правда, это было двадцать лет назад, поэтому он меня не узнал. Мы работали в одном учреждении. Григорий, несмотря на юные годы, заведовал производственным отделом. Был он хватким и толковым парнем, нравился начальству и со всеми ладил.
У него была только одна слабость, которая в нашем скучном коллективе поначалу даже придавала ему некий шарм. Он играл в карты. Играл профессионально и с профессионалами. Мог сесть на самолет и махнуть в Сочи или в Тбилиси, чтобы сразиться с серьезными партнерами.
О выигрышах Григорий рассказывал с удовольствием, о проигрышах молчал. Выигранное он получал сразу, проигранное записывали ему в долг. Поэтому он всегда был при деньгах, и никто и не подозревал, что он сильно проигрался. Думаю, он и самому себе не отдавал отчета в том, что произошло, пока в один прекрасный день от него не потребовали вернуть должок.
Должок был в пятнадцать тысяч рублей. В конце семидесятых на эти деньги можно было купить «Волгу». При его приличной в те времена зарплате в триста рублей таких денег он не скопил бы и за десять лет.
Григорий побежал к родителям, рассказал обо всем. Мать расплакалась и уговорила отца снять с книжки пятнадцать тысяч, чтобы сын мог отдать карточный долг. Даже для преуспевающего профессора это была солидная сумма. Но он же не мог себе позволить, чтобы его сын не отдал долг чести! Григорий поклялся никогда больше не садиться за карточный стол.
Я не знаю, сколько Григорий продержался, но через месяц его пригласили на большую игру в Таллин. Он улетел в пятницу. Вернулся во вторник, и по его лицу было видно, что он проигрался в пух и прах. Кому-то из друзей он признался, что просадил девять тысяч.
Вроде бы он опять пошел к родителям, мать плакала и
— Там играть в карты некогда — пусть отвыкает от дурных привычек.
Отец был профессором-геологом и мог это устроить. Григорий уезжать отказался, назвал отца старым дураком и хлопнул дверью.
Один из кредиторов обещал ему помочь.
— Нам нужно кое-что продать, — сказал он. — Найдешь покупателя, скостим долг наполовину.
Продать надо было серебро, похищенное на кинофабрике, где его восстанавливали из использованной кинопленки. Григорий стал искать покупателя.
Он был парень умелый, но наивный. Покупателя он нашел быстро. Договорился передать товар в переулке неподалеку от Елисеевского магазина. Там Григория и арестовали. Покупатель был оперативным сотрудником московского уголовного розыска.
Григория судили. Его мать пустила в ход все мужнины связи и знакомства. Дали ему срок ниже низшего предела и вскоре освободили.
С тех пор я Григория не видел. Говорили, что после тюрьмы он сильно изменился. Нашел работу, помирился с родителями и в карты больше не играл.
Когда я думал о его судьбе, то никогда не мог понять одного: неужели он не способен был соотнести степень риска и возможной выгоды? Он же знал, что продавать серебро — уголовное преступление. То есть на одной чаше весов — тюрьма, сломанная жизнь, а на другой несколько тысяч рублей, которые отец был готов заплатить, если он бросит карты. И он сам сунул голову в петлю!
Когда я рассказал следователю историю Григория, он только пожал плечами: грехи молодости.
— А что Таня? — спросил я.
— Упорная баба, — раздраженно ответил следователь, — я ее допрашивал, она говорит, что никакого атропина не видела. Григорий подбросил!
— Где она действительно могла его раздобыть? — спросил я. — Не каждый знает о его существовании, а Таня человек без образования.
— Ну, — отмахнулся следователь, — сейчас из газет все что угодно можно узнать.
Вечером я позвонил старому приятелю, который хорошо знал Григория. Он рассказал, что Григорий развелся, живет один, с недавних пор опять играет по-крупному. Но обещает с кредиторами расплатиться, получив папино наследство.
— А что он теперь делает? — спросил я.
— Работает в аптеке, — сказал приятель, — у него же медицинское образование.
Я сообщил об этом следователю.
— Так ты подозреваешь Григория? — спросил он.
Следователь убедил прокурора и устроил обыск у Григория. В шкафу, под стопкой белья милиционеры нашли точно такую же упаковку атропина, что была в профессорской квартире, только полную. Обе упаковки были из одной партии.
Я не сомневался в том, что старый профессор влюбился в Таню. Ей даже не надо было его поощрять. В силу его возраста любовь была платонической и скрасила последние годы его жизни. Профессор часто болел, Таня ухаживала за ним. Без нее он, возможно, прожил бы меньше. Так что его желание переписать на ее имя завещание было логичным и естественным.