Поздняя осень (романы)
Шрифт:
Потом выругался и посмотрел на сержанта, который оторвался от бинокля и нагнулся к нему.
— Э, черт возьми! Забыли включить батальон! — сказал старшина, вводя штепсель коммутатора в гнездо КП батальона. Потом спросил сержанта: — Ничего не заметил?
— Ничего, госп'старшина. Ничего особенного.
— Ну, тогда хорошо! — заключил старшина, поворачиваясь на каблуках и снова ныряя в объятия сна, который все еще ожидал его в складках заскорузлого, грязного одеяла…
Мысли сержанта, перенеслись в свою роту, где наверняка тоже закончили подготовку позиции в глубине обороны на удалении около
На рассвете поле накрыл густой и холодный, похожий на изморозь туман, развеянный вскоре солнцем, под лучами которого все вокруг засверкало тысячами алмазов. Никулае спустился с парапета в укрытие и, нагнувшись над старшиной, потряс его за плечо:
— Противник на горизонте! Кавалерия! Вышла из села и приближается к реке.
Старшина вскочил, как будто его обдали кипятком, скомкал одеяло, не досмотрев, как всегда, сна, и, протирая глаза, поднялся на парапет. Он быстро пришел в себя — уже привык к подобному неожиданному пробуждению, ведь на фронте редко бывает иначе. Все сваливается как снег на голову и обрывает сон.
— Эх, сволочи! Их примерно эскадрон. Смотри, Саву, у них и знамя впереди. Ну-ну! Они думают, что попали на парад!..
Он снова спустился в укрытие и потянул за ногу ефрейтора, который спал, обернув голову торбой от овса.
— А! — воскликнул ефрейтор, просыпаясь. Он приподнялся на локте, нащупывая другой рукой оружие.
— Вставай, Саломир! Прибыли фашисты! В ружье! Расчеты, по местам!..
— Ох! — вздыхал ефрейтор, вставая. — Не спится им! — Потом он пробрался в кукурузное поле и разбудил остальных солдат: — По местам! Начинается представление! Быстро! Быстро!
Старшина энергично крутил ручку полевого телефона, в проводах которого столько раз путался прошлой ночью, проклиная. А вот теперь они оказались полезными. Он доложил командиру, получил боевую задачу.
— Алло! Первая, алло! Появились фашисты! Перед нами, братцы, появилась их кавалерия, что, не видите?
— Видим! — коротко ответили из первой роты.
— Алло! «Победа»? «Победа»?.. Это восемьдесят первый!.. Фашисты перед нами!.. До эскадрона кавалерии.
— Минометы к бою! — услышал Никулае четкий голос командира батальона. — Связь с первой и второй!
Никулае мог видеть, как первая и вторая пехотные роты были подняты по тревоге. Фактически ничего особенного он не заметил. Только земля в той стороне будто задвигалась, заходила волнами. Он снова посмотрел в направлении противника, приближающегося плотным строем без какой-либо предосторожности к реке. Во главе на резвом белом жеребце ехал офицер, за ним знаменосец с развернутым знаменем. Левее держался обоз, состоящий из длинных, покрытых брезентом повозок. Обмундирование и сбруя лошадей, новенькие, поблескивали на солнце; это было видно издалека.
Солнце поднялось над землей. Никулае перевел взгляд и увидел командира первой роты, залегшего на откосе с приподнятой рукой. Потом его
Потом установилась первозданная тишина. Сержанту очень хорошо был знаком этот момент, когда в ходе боя чаша весов качнется, потом остановится, и ни у кого не хватает смелости, по крайней мере на короткое время, нажать на спусковой крючок. Тогда и устанавливается напряженная, словно натянутая струна, тишина.
Все же ветер доносил до них то слабое ржание лошади, то выкрики людей. Война часто делает эти звуки неразличимыми. И люди, и животные бессильны перед страхом смерти, и этот страх объединяет их.
На берегу реки корчились раненые люди и лошади. Несколько пехотинцев перешли реку вброд, держась за руки. Река неожиданно оказалась довольно глубокой, с водоворотами и ямами. Румынские солдаты скоро вернулись на свой берег, таща за собой несколько тяжеловозов, нагруженных захваченным оружием и боеприпасами.
Вокруг Никулае собралось много солдат-пехотинцев, минометчиков. Он тщательно навел бинокль и дал каждому взглянуть в сторону переправы.
Конец октября застал бойцов в небольшом венгерском городке, с широкими и прямыми улицами. Вот уже трое суток они жили здесь. Пехотинцы и артиллеристы устроились в нескольких домах на окраине. Было тесновато, но никто не жаловался. Городок был тихий, казался безлюдным, лишь время от времени тишину нарушали моторизованные колонны, проходившие по главной улице в сторону фронта, и тогда немногие из оставшихся местных жителей выглядывали из-за высоких каменных заборов, окружавших дома, и, кто с любопытством, кто с испугом, смотрели на проезжавших. От рева моторов, грохота колес, повозок и орудий по булыжной мостовой в окнах домов дребезжали стекла.
Советские и румынские части сосредоточивались для форсирования Тисы. Артиллеристы Думитру выходили, словно хозяева, к воротам домов и спрашивали проходивших, из каких они частей… «А вы?» — спрашивали те в свою очередь. То и дело слышалось: «Увидимся на Тисе!», «Увидимся в Берлине!». Иногда задавали вопрос: «Нет ли кого-нибудь из…?» Следовало название места, чаще всего какого-нибудь села. И, как правило, вопрос оставался без ответа. Но солдаты выглядели веселыми, хотя в глазах их, в голосе таилась боль и тоска.
… К полудню прибыли повозки с овсом для лошадей, а с ними и лейтенант, ветеринар из полка. Он уже приезжал раньше, солдаты его знали, особенно возницы и коноводы, которые смотрели на него зло, как на живодера. Ветеринаром был молодой стройный блондин с голубыми, ясными, но грустными глазами. Волосы мягкими кудряшками вылезали у него из-под фуражки. Он приехал, чтобы осмотреть лошадей — на батарее было много больных животных.
Лейтенант спросил о Думитру, отыскал его, и они беседовали около получаса. Младший лейтенант угостил его горячим чаем. Потом они вышли и вместе направились туда, где были привязаны лошади, которым уже подали торбы с овсом.