Поздняя осень (романы)
Шрифт:
Он встряхнул здоровым плечом и решительным шагом направился по скользкой от натоптанного снега тропинке.
Небольшой покосившийся дом был покрыт дранкой. Первое, что пришло в голову, когда он увидел его издалека, это то что там живут люди очень маленького роста. Домик находился на другом берегу почти замерзшего ручья, делившего село надвое. Никулае прошел по деревянному мостику, подошел к домику, постоял, опершись рукой о ворота, окинул взглядом дворик, сад за ним, окруженный редким забором. Сразу за забором начинался крутой холм, он поднимался до укутанных снежным
Черный пес встрепенулся в своей конуре, сипло пролаял четыре раза, подавая сигнал, и замолчал. Заскрипела дверь сеней, и под навесом появилась Илонка. Увидев человека в военной форме, она, удивленная и даже несколько испуганная, остановилась на каменных ступеньках крыльца. Через несколько секунд женщина узнала его, улыбнулась и поспешила к воротам. Она широко раскрыла их, приглашая войти. Потом пропустила сержанта вперед и пошла следом за ним, таща за собой импровизированные тапочки из пары старых мужских ботинок. На пороге Никулае остановился, осмотрелся, не решаясь войти, спросил:
— Василе дома?
— Дома я со свекровью, Василе пошел за дровами. Входите, пожалуйста.
Никулае осторожно, чтобы не удариться головой о притолоку, вошел. В доме его встретила пожилая крестьянка. Она держала руки под фартуком и суетилась, не зная, что делать, что сказать.
— Мама, это Никулае, тебе о нем рассказывал Воси. Он едет с фронта, — пояснила молодая невестка, становясь у нее за спиной.
— А ты сам из каких краев будешь, сынок? — спросила старушка, присаживаясь на стул и оглядывая его, пока он осторожно ставил свой ранец у края стола и расстегивал шинель.
— Я из Валахии…
В комнате было тепло, через приоткрытую дверь огонь отбрасывал на стены красноватые блики. Старуха поднялась, не спеша зажгла лампу. Илонка вышла по делам или просто хотела оставить их поговорить наедине.
— Значит, из Валахии. А где дом твой? — продолжала расспрашивать хозяйка.
— Под Бухарестом.
Женщина села на кровать, скрестив руки на груди, и молча смотрела на незнакомца, не зная, о чем говорить с ним.
— Хорошо, что зашли… — начала она. — Война-то еще протянется? Протянется… Боже, что будет с нами… С тех пор как этим летом убили мужа, я уж не знаю, на каком свете живу… Никакой-то надежи у меня нет. Хорошо, что еще дети, если бы не вернулся и Василе, я бы совсем пропала…
Она замолчала, поправляя рукой платок. Вошла Илонка, неся таз с водой, осторожно поставила его на горячую печку.
— … Перебиваемся и мы, как можем, — продолжала старуха, глядя в пол. — Что поделаешь. Может, вы и дети застанете лучшие времена. Ведь не зазря же столько людей погибло. Вас ранило, сыночек?..
Пришел Василе. Он остановился на пороге, в недоумении рассматривая сержанта. «Зачем я приехал сюда?» — только теперь спросил себя Никулае. На несколько мгновений в комнате повисла неловкая тишина, у всех на устах застыли невысказанные вопросы. Никулае первым пришел в себя. Он поднялся, подошел к Василе и пожал ему руку. Василе смущенно улыбнулся, узнав своего спасителя. Был он по-прежнему тем же долговязым подростком, которого Никулае встретил несколько месяцев назад, только, может быть, более спокойным, более уравновешенным, без страха и безнадежности в глазах.
— Ну что вы стоите, как на похоронах, — рассмеялась Илонка. — Воси, ты не
Василе взглядом подал знак матери, та поднялась с кровати и торопливо направилась к двери. На пороге остановилась и сказала Никулае:
— Я рада, очень рада, господин сержант. Да хранит тебя бог!..
Вскоре она вернулась с плоской запыленной бутылкой, в которой болталась желтовая жидкость. Обтерла ее тряпкой, не спеша открыла, пошарила в шкафчике и достала оттуда две чашки, поставила их на стул посредине комнаты. В низкой комнате распространился терпкий запах сливовой водки.
— Палинка, — пояснил Василе, беря чашку и протягивая другую сержанту. — Бедный отец!.. Эту бутылку он хранил еще до войны…
Никулае выпил, закашлялся, лицо его побагровело. «Что, они думают, я приехал взять у них что-нибудь? — мелькнула мысль. — Я приехал, чтобы просто увидеть их. У нас люди вроде другие…»
В это время вошла Илонка с полотенцем, переброшенным через руку:
— Если хотите, можете умыться… А там и голубцы подогреются…
Сержант никогда не видел таких голубцов, величиной с большой мужской кулак. Он медленно разворачивал капустный лист, под ним открывался разваренный белый рис. Старуха снова вышла. Атмосфера мало-помалу стала теплеть. В какой-то момент Василе обхватил Илонку рукой, привлек к себе. Другую руку положил ей на живот.
— Она у меня в положении, господин сержант, с тебя, как с крестного, причитается, — проговорил он весело.
— Ну все, — ответил Никулае, поднимая чашку с палинкой до уровня глаз. — Как ты сказал, так и будет! Будьте счастливы! И ребенок чтобы был здоровеньким. Уговор дороже денег. Чтобы назвали его Никулае.
— Или Никулиной, — дополнила Илонка. — Ты не против?
— Нет! Ни в коем случае! — счастливый Воси засмеялся.
Лицо сержанта подобрело, теперь он чувствовал себя хорошо. Он расстегнул мундир, подтянул к себе рюкзак, извлек из него две плитки шоколада, протянул их женщине:
— Моему тезке. Авансом…
Потом из кармана мундира появились на свет несколько новеньких, шуршащих банкнот. Он вложил их в ладонь удивленной его жестом женщины и сказал:
— Я рад за вас. Купите, что хотите, ребенку. Прямо сейчас. Пусть лежит, хотя говорят, что это нехорошо, не приносит счастья. В такое время… А потом и деньги — сейчас хороши, а завтра кто знает… Счастья вам!.. Вот кончится война, я загляну к вам…
— А у тебя есть жена? — спросила Илонка, прижимаясь к Василе. — Как она выглядит?
— Есть, как же нет…
Потом Никулае начал рассказывать им о войне. Илонка настаивала, чтобы он снял повязку. Она была грязной, и к тому же сержант стеснялся снимать рубашку. Но женщина продолжала уговаривать, и Никулае уступил ее просьбе.
— Крестный, ты ведь не у чужих! Хорошо, что ты уцелел на фронте. А мы перебьемся, мы ведь молоды.
Скажи и крестной, и пишите нам. Ребенка назовем Никулае…
— Или Никулиной, — на этот раз дополнил ее Никулае смеясь и начал расстегивать рубашку. — Приеду, не беспокойтесь. Если я остался в живых до сих пор, то теперь мне сам черт не страшен. Мы подружились со смертью, так-то оно! Целыми днями с глазу на глаз, я растолковал ей, что лучше для нас обоих, если я останусь в живых…