Поздняя осень (романы)
Шрифт:
Но тут же ей стало стыдно, что она может наслаждаться собственным счастьем и покоем, в то время как Ванда…
Образ Ванды, то ожесточенной и озлобленной, то заплаканной и опустошенной, снова возник перед ее мысленным взором. Кристиане было трудно ее понять, оправдать ту легкость, с которой она кидалась в омут, всегда бессознательно…
Она нисколько не сомневалась, что Думитру, с его категорическим подходом к жизни, бескомпромиссными суждениями, не нашел бы здесь смягчающих обстоятельств. Для него Ванда выглядела бы падшей женщиной, с которой лучше не связываться и уж во всяком случае не сближаться с ней, не завязывать
«Что у тебя с ней общего? Что ей делать в нашем доме? О чем с ней разговаривать?» — удивился бы Думитру так, как он один умел это делать, заранее отвергая возможные возражения.
Да, от Думитру следовало скрыть правду о Ванде.
Наконец она добралась до дому. Илинка успела затопить печку, огонь гудел, временами из нижних дверок сыпались искры. В комнатах было тепло и уютно, казалось, в воздухе плавает запах горячего хлеба, как в канун праздника.
Думитру еще не приходил со службы.
— Он сегодня подводит итоги работы со старшинами, учащимися одиннадцатого класса вечерней школы, — важно сообщила ей Илинка. — Он им даст прикурить, — засмеялась она, лукаво подмигивая. — Отец ужасно сердит, как я поняла, оттого, что выявились прогульщики, которые обманывали его! Я подслушала его телефонный разговор с подполковником Михалашем.
— Ученики остаются школьниками и в пятьдесят лет, — пожала плечами Кристиана и пошла на кухню. — Думаю, у него не было иллюзий на этот счет…
— А я думаю — были! — возразила Илинка, которая пошла вслед за ней. — Ты же его знаешь: человек абсолютных иллюзий, когда дело касается его части. Как они смели его обманывать, как они могли сказать ему, что идут в школу, а сами прогуливали! Он этого представить себе не может!.. Ой, забыла тебе сказать, что умерло тридцать птенцов из тех, которых он выписал из Геа. Он думает — от мороза, а потому сердит на солдата, который за ними ухаживал. Что тебе еще сказать? Сегодня у него был тяжелый день, так что советую тебе вести себя с ним соответственно — не сердить его, ходить перед ним на цыпочках! — заключила Илинка преувеличенно театральным тоном.
— Хватит давать мне советы, — нахмурилась Кристиана. — Сохрани их лучше для себя, обычно как раз ты его сердишь…
Она принялась чистить картошку, чтобы пожарить ее к ужину.
— Ты мне не рассказала, как сегодня в школе.
— О'кэй! — лихо отрапортовала Илинка.
— То есть?.. Какие отметки? По каким предметам? — Кристиана хотела знать подробно.
— Училки вели себя хорошо, — улыбнулась Илинка, — оставили меня в покое и не задавали провокационных вопросов…
Кристиана строго взглянула на дочь. Ее раздражало — и Илинка знала об этом, — что в последнее время речь дочери пестрела жаргонными словечками. Она считала, что та употребляет их где надо и не надо, и это может быть истолковано как неуважительное отношение к окружающим.
— Я тебя просила следить за своей речью! — Кристиана и на этот раз не могла удержаться от выговора. — Ты же знаешь, что я не люблю эти уличные выражения! А то поссоримся всерьез!
Зазвонил телефон. Кристиана вытерла руки о передник и поспешила в столовую, где стоял полевой телефон, соединяющий квартиру с частью. Услышав ее голос, Думитру сказал радостно, но с оттенком упрека:
— Наконец-то вернулась! Я уж не знал,
— Извини, что я заставила тебя волноваться. Я хотела тебе позвонить сразу по возвращении, но занялась делами…
— Ладно, поговорим дома. — Тон его стал деловым. — Мы немного задержимся сегодня на работе. Здесь у меня подполковник Михалаш и капитан Тэнэсеску… Вот он, только что вошел в кабинет.
— И капитан Тэнэсеску с вами? — удивилась Кристиана. — Смотри, жены на тебя в суд подадут, — шутливо пригрозила она. — А если обратятся ко мне, то я же первая и напишу жалобу!
— Ладно, ладно, не очень-то я боюсь твоих жалоб, — засмеялся Думитру. — Кстати, Тэнэсеску остается с нами вовсе не по приказу, а потому, что его тоже волнуют дела в части… Наша смена. — Он снова засмеялся. — Через несколько лет, когда придет время передавать эстафету, новые кадры должны быть готовы…
Кристиану удивили его слова. Она чуть не спросила: «И ты в самом деле веришь, что наступит день, когда тебе достанет твердости самому подать в отставку и жить, не чувствуя на своих плечах бремени должности командира части?..» Однако она поняла, что вопрос был бы болезненным для Думитру, тем более в присутствии капитана Тэнэсеску, и она промолчала, положила трубку и вернулась в кухню.
Илинка ждала ее. Как обычно, она тут же пожалела, что рассердила мать, и теперь искала примирения. Она дочистила картошку и стала мыть ее. Кристиана не обратила на это никакого внимания и захлопотала у плиты. Открыла дверку, помешала в печи кочергой, затем подбросила уголь, который тут же вспыхнул, разбрасывая во все стороны искры.
— Мамочка, ты знаешь Жоржиану, правда? — спросила вдруг Илинка так, будто между ними не было неприятного разговора. — Дочь доктора Дорнеску, помнишь?
— Думаю, что да, — ответила Кристиана, давая понять, что больше не сердится. — Кажется, вы когда-то сидели за одной партой?
— Это было в самом начале, когда я только приехала сюда из Бухареста. — Илинка почему-то растягивала слова. — Несколько дней, пока ее соседка по парте не ходила в школу. Ну так слушай. Выходим мы сегодня из школы вместе с Жоржианой, и я никак не могу понять, зачем это она меня провожает до автовокзала и даже ждет вместе со мной, пока не приходит мой автобус. И вообрази, что же оказалось. Она схватила тройку по географии, а когда с ней такое случается, она, чтобы не получить взбучки от матери, не идет прямо домой, а специально болтается просто по улицам. По два, по три часа. Мать начинает нервничать. Она вообще строгая и не дает ей воли… Ну как бы тебе сказать… Психованная! — выпалила Илинка, убежденная, что подобрала термин, точно характеризующий темперамент матери Жоржианы.
— Илинка, что за выражения! — воскликнула Кристиана.
Она начала мыть посуду — это была самая неприятная работа в условиях Синешти, где все время приходилось подогревать воду на печи и разливать ее по тазам.
— Извини, мамочка, но не прерывай меня на самом интересном месте, прошу тебя! Итак, — продолжила она свой сенсационный рассказ, — эта чокнутая мамаша начинает лезть на стенку…
— Что?! — На минуту Кристиана даже остолбенела, но не выдержала и расхохоталась: эта девчонка просто неисправима…