Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
На станции что-то вещала из динамика механическим голосом диспетчерша. Мимо потянулся, грохоча коричневыми железными вагонами, бесконечный грузовой поезд. И Рита отчего-то вспомнила вдруг низкий вкрадчивый голос, произнесший однажды: «Когда ты объешься своей свободой до тошноты, когда она станет тебе омерзительна – приходи ко мне!»
И Рита уцепилась за это воспоминание как за единственное спасение, схватила сумку и принялась вытрясать ее содержимое прямо на землю. Покатились, путаясь в ростках первой зелени, монетки, шлепнулся на землю мобильник, просыпались из раскрывшейся пачки сигареты. И, наконец, блеснув золотым обрезом, на траву
– Здравствуйте, Борис. Это Маргарита.
8
По сомкнутым векам скользили горячие солнечные лучи, раздражая и вызывая острые вспышки головной боли. Рита со стоном перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Постельное белье было шелковым и скользким – как Рита ни пыталась настаивать на том, чтобы в ее спальне стелили привычный хлопок, обслуга этого шикарного дома продолжала уверять, что такого здесь не водится.
В дверь осторожно постучали, и робкий голос Кати, горничной, прошелестел, боясь вызвать недовольство хозяйки:
– Маргарита Александровна, там маникюрша приехала. Говорит, вы ей назначили на одиннадцать.
– Пошла она к черту! – хрипло рявкнула Рита. – Передоговорись с ней на два часа. Скажи, я плохо себя чувствую.
Тихие удаляющиеся шаги в коридоре – и ее наконец-то оставили в покое. Рита с трудом разлепила веки и посмотрела на мир из-под спадавших на лицо спутанных волос. Стены в спальне были теплого фисташкового оттенка. И лучи летнего солнца, пробиваясь через щели в тяжелых серо-зеленых шторах, плясали по нежной зелени, как макушки одуванчиков. За прошедшие четыре месяца она успела привыкнуть к этой комнате и, открывая утром глаза, больше не подпрыгивала испуганно на постели, недоумевая, куда это она попала.
Светлый простой интерьер дома нравился ей. У Бориса Кратова был прекрасный вкус. Его жилище, наполненное светом и воздухом, с высокими потолками, большими просторными комнатами, не загроможденными мебелью, ничем не напоминало ужасающие в своей помпезной и безвкусной роскоши особняки его соседей по поселку. Борис вообще сильно отличался от знакомых ей бизнесменов-бандитов, несмотря на то что был, по сути, выходцем из той же среды. Отличался манерами, острыми, иногда жестоко оскорбительными, но всегда подчеркнуто корректными замечаниями, умением легко и непринужденно рассуждать о чем угодно – от глобального потепления до причин Русско-турецкой войны 1877 года. Когда Рита заметила ему это, он рассмеялся и объяснил:
– Когда я заработал свой первый миллион, я потратил его не на телок и наркоту, а на образование и путешествия по миру. Нахватался фальшивого лоска. Но не обманывайся, Маргарита, дорогая, на самом деле я все такой же браток.
– Пускай, – дернула плечами она.
Ей и в самом деле было тогда все равно, браток так браток. После всего, что произошло с ней тогда – после того, как Марат прямо объявил ей, что возвращаться не собирается, после отказа в театре и смерти матери, – на нее накатила какая-то непонятная, непривычная ей апатия. Впервые в жизни ей не хотелось ухватить жизнь под уздцы и править бешеную скачку туда, куда она пожелает. Захотелось просто прислониться к кому-то, довериться, отдать бразды правления собственной жизнью.
Господи, она ведь так давно не была маленькой и слабой! Если честно, с десяти лет, с того момента,
Она позвонила тогда Борису, и он привез ее в этот загородный дом. Не спрашивал ни о чем, был неизменно вежлив и предупредителен, не пытался растормошить ее, спокойно принимал ее растерянность, подавленность и лишь окружал теплом.
Они прогулялись по окрестностям. Весенний воздух был свежим и прохладным, на деревьях начинали уже появляться первые листья. Вот только ветер налетал все еще по-зимнему холодный. Рита куталась в пальто и зябко дула на руки.
Когда они вернулись, Борис растопил камин. В глазах его плясало оранжевое пламя, бликуя в стеклах очков. Но лицо оставалось совершенно спокойным, закрытым, губы улыбались вежливо, не выражая ни нетерпения, ни страсти.
– Вы замерзли. Хотите грога? – предложил он. – Хорошо согревает. Я могу сварить.
– Хочу, – согласилась Рита.
Они прошли на кухню – хромированную и белую, как в операционной, – и Борис принялся колдовать у плиты, вливая и всыпая что-то в небольшую кастрюльку. Остро и пряно запахло специями, кисло – лимоном.
– Где вы научились? – спросила Рита, следя за его ловкими манипуляциями.
Руки у него были красивыми – крупные длинные ладони, тонкие пальцы с коротко остриженными светлыми ровными ногтями. Интересно, может, он и на скрипке еще играет? А у Марата… У Марата пальцы загрубевшие, под ногтями въевшийся след от оружейного масла, а на ладонях – грубые шероховатые мозоли… Стоп! Не сметь думать об этом!
– Где научился? – переспросил Борис. – У одного матроса, корсиканца. Он утверждал, что это старинный пиратский рецепт. Врал наверняка.
Корсиканца… Марат говорил, на Корсике… К черту!
Она приняла из рук Бориса стакан с готовым напитком, погрела пальцы о стенки, прикрыв глаза, втянула запах теплого вина и пряностей. Он наблюдал за ней, чуть склонив голову к плечу и прищурившись, и Риту не покидало ощущение, что он забавляется ею, как опытный хищник забавляется пойманной зверушкой, играет вроде бы даже с какой-то изощренной лаской – прежде чем наброситься и сожрать.
За окнами стемнело, небо над тянувшимся на горизонте лесом стало темно-розовым и фиолетовым, и Рита неторопливо поднялась с кресла в гостиной.
– Спасибо за вечер, Борис. Я устала, пойду спать.
Он тоже пружинисто поднялся, двинулся следом.
– Пойдемте, я покажу вашу комнату.
Рита слегка сдвинула брови, когда Борис вошел вслед за ней вот в эту самую, светлую, нежно-фисташковую спальню. До сих пор он весь день вел себя так, словно она просто его гостья, не делал ни малейших попыток прикоснуться или как-то еще заявить на нее свои права. И она подумала было, что он позволил себе «забыть» об их договоренности, пригласил ее, просто чтобы дать отдышаться.