Пожар на Хайгейт-райз
Шрифт:
– Это совершенно иная сторона дела, Лелли! – Викарий уже начинал сердиться. – Пожалуйста, позволь мне…
– Спасибо, – перебил его Шоу, оборачиваясь от маленького столика, где стоял, теребя пальцами орнамент. – Я останусь у Эймоса. Но я благодарен вам за сочувствие и доброту. Вы совершенно правы, Юлейлия, как обычно, правы. Гораздо лучше справляться с горем, живя в комфортабельных условиях. Нет ничего хорошего в тревогах и волнениях по поводу того, где спать или что есть.
Клитридж явно возмутился, но никаких возражений не выразил: справиться с такой оппозицией ему было точно не по силам.
Выручило его из этого положения новое появление слуги, который объявил о приходе новых визитеров.
– Мистер и миссис Хэтч, сэр. –
– Конечно. – Линдси кивнул.
Пара, которую слуга ввел в гостиную минуту спустя, была одета весьма сдержанно и скромно, даже слишком скромно. Она была во всем черном, а он носил высокий воротничок, черный галстук и костюм с высокой застежкой какого-то неопределенно-темного оттенка. На его лице застыло чрезвычайно важное и серьезное выражение; оно было бледное, губы плотно сжаты, а глаза сверкали от сдерживаемых эмоций. Такое его выражение тут же привлекло внимание Томаса – его резкость выдавала такую же страстность характера, как у Шоу, хотя, судя по всему, природные склонности этого человека были иными; он был явно сдержан и осторожен в своих суждениях, более обращен внутрь самого себя, тогда как Шоу был откровенен, быстр и резок в выражении своих чувств; в этом типе преобладала умеренность и воздержанность, даже меланхолия, в то время как Шоу был полон жизненной энергии и живого юмора; и тем не менее здесь точно имела место такая же глубина и такая же мощь чувств.
Но первой вперед вышла миссис Хэтч; не обращая внимания на всех остальных, она направилась прямо к доктору Шоу, и он, кажется, именно этого и ожидал: обнял ее и прижал к себе.
– Моя дорогая Пруденс!
– Ох, Стивен, это так ужасно! – Она восприняла его объятия без всяких колебаний. – И как такое могло случиться?! Я была уверена, что Клеменси в Лондоне, у Бозинни. Слава богу, хоть вы не были дома!
Шоу ничего ей не ответил. На эти слова у него ответа не нашлось.
Воцарилось неловкое молчание, поскольку остальные, кто не мог похвастаться столь же глубокими эмоциями, были поражены и сконфужены этим заявлением и тем, что на них не обратили никакого внимания и вообще явно желали, чтобы их тут вообще не было.
– Это сестра миссис Шоу, – прошептал Мёрдо, наклонившись поближе к Питту. – Обе дамы – дочери покойного Теофилиуса Уорлингэма.
Питт никогда не слыхал ни о каком Теофилиусе Уорлингэме, но, по всей вероятности, этот человек пользовался здесь известностью и авторитетом, если судить по тому почтению, с которым Мёрдо произнес его имя.
Джозайя Хэтч прочистил горло, чтобы обратить на себя внимание и завершить этот эпизод. Приличия надо соблюдать, а он уже разглядел неясные фигуры Питта и Мёрдо в неосвещенном углу гостиной, которые не вписывались в привычный антураж, не участвовали в происходящем, и тем не менее присутствовали здесь, выделяясь своей чужеродностью.
– Нам следует утешать себя верой и молитвами, – заявил он. При этом он косо глянул в сторону Клитриджа. – Я уверен, что викарий уже выразил вам свою духовную поддержку. – Его слова прозвучали почти как вызов, как обвинение, словно он ни в чем не был уверен. – В подобные моменты мы обращаемся к своим внутренним ресурсам и помним, что Господь пребывает с нами даже в мрачных долинах смертной тени, и Его воля пребудет вовеки.
Заявление было одновременно банальным и таким, на которое нечего возразить, а он тем не менее был болезненно искренен.
Словно заметив в этих словах искренность и честность, Шоу мягко отстранил от себя Пруденс и ответил ему:
– Спасибо, Джозайя. Для меня это огромное облегчение, что вы здесь и сможете поддержать Пруденс.
– Конечно, – согласно кивнул Хэтч. – Это же святой долг любого мужчины – поддержать женщину в дни горя и бедствий. Они по природе своей слабее и более чувствительны к подобным вещам. Именно эта их нежность и чистота помыслов делают их столь пригодными
Он обращался не к кому-то конкретному, а вроде как заглядывал куда-то в глубины собственной памяти.
– Я никогда не перестану благодарить Бога за то время, что в молодости провел с дорогим епископом. – Его лицо исказилось, как от боли. – Обучение у этого великого человека, его руководство в обретении духовного совершенства и осознании пути истинного христианина в значительной мере компенсировало боль от отказа отца позволить мне принять духовный сан.
Он посмотрел на жену.
– Ваш дедушка, моя дорогая, был почти святой; такие люди редко встречаются в нашем несчастном мире. Его нам ужасно не хватает, и это очень печально. Он бы точно знал, как действовать, что делать при подобной утрате, что сказать каждому из нас, как объяснить божественную мудрость, дабы все мы обрели мир и душевное спокойствие, смирились с этим.
– Воистину, воистину так, – не к месту произнес Клитридж.
Хэтч посмотрел на Линдси.
– Это было до вас, сэр, вам очень не повезло. Епископ Огастес Уорлингэм был замечательный человек, истинный христианин, великий проповедник; он облагодетельствовал бесчисленное множество мужчин и женщин и материально, и духовно. – От чуть наклонился вперед, его лицо напряглось и сморщилось, словно подчеркивая серьезность и искренность его высказываний. – Никто теперь не может сказать, сколь многие следуют ныне праведными путями благодаря его трудам на сей земле. Лично я знаю десятки таких. – Он пристально уставился на Линдси. – Сестры Уайкомб, все трое, поступили медсестрами в больницу, дабы заботиться о страждущих, исключительно по его наущению. А мистер Бартфорд принял сан и отправился миссионером в Африку. Никому не дано измерить всю меру семейного счастья, достигнутого благодаря его советам на предмет должного места женщины в доме и ее долга и обязанностей. Его деятельность охватывала огромную территорию, не один только Хайгейт был осчастливлен и благословлен его трудами…
Линдси явно пребывал в замешательстве, но не перебивал – возможно, просто не мог придумать ничего подходящего, что можно было бы сейчас сказать. Шоу плотно сжал зубы и смотрел в потолок. Миссис Хэтч прикусила нижнюю губу и нервно посмотрела на Шоу. А Хэтч стремительно двинулся дальше, с новой силой и искренностью в голосе:
– Вам, несомненно, известно о новом витраже, посвященном его памяти, который мы собираемся открыть в церкви Святой Анны? Он уже почти готов, нам нужно лишь собрать еще немного денег. Он будет представлен как воплощение пророка Иеремии, обучающего людей основам Ветхого Завета; он будет изображен с ангелами, сидящими на его плечах.
Шоу сжал зубы и с явным трудом воздержался от каких-либо комментариев.
– Да-да… я слышал, – поспешно сказал Линдси. Пребывая в замешательстве, он оглянулся на Шоу, который теперь ходил, словно не в силах сдержать внутреннее волнение. – Уверен, это будет прекрасный витраж, и он многим понравится.
– Дело вовсе не в этом, – резко сказал Хэтч; он насупился и в гневе сжал губы. – Дело отнюдь не в красоте, мой дорогой сэр, а в духовном подъеме, в стремлении к возвышенному. В спасении душ от греха и невежества, в том, чтобы напомнить верующим о пути, которым мы должны идти, и о цели, к которой следует стремиться. – Он покачал головой, точно хотел избавиться от настоятельных требований окружающего его огромного материального мира. – Епископ Уорлингэм был праведником, он превосходно понимал порядок вещей и наше место в предначертаниях Господних. Мы, к несчастью нашему, пока что не используем влияние его авторитета. Но теперь этот витраж станет памятником ему, и люди каждое воскресенье будут возводить очи горе, любоваться им, и благодать Господня, Божий свет будут нисходить на них.