Пожиратели огня (худ. В Слаук)

Жаколио Луи

— Хорошо, говорите, но только покороче, Дик!

— Поверьте моей опытности, вы не должны так вести себя здесь. Вы смертельно оскорбили Черного Орла, который десять раз спасал вам жизнь! Я готов поклясться, что вожди поняли ваше требование именно так, как он вам говорит: иначе они не дали бы вам никакого обещания. Из снисхождения к вам они согласились сами не вмешиваться в это страшное дело, которое я считаю столь же возмутительным, как и вы, но на которое я смотрю с другой точки зрения, чем вы! Привязывать пленников к столбу пыток — исконный обычай всех племен Австралии, от которого вы никогда не заставите их отказаться, так как они считают это своим неотъемлемым правом! Еще на прошлой неделе, несмотря на то что до настоящего времени нагарнуки и нирбоасы не состояли в войне между собой, нирбоасы привязали к столбу пыток пять молодых нагарнуков, которых они также сохраняли для какого-то своего празднества, и нагарнуки не сделали ничего, чтобы спасти этих несчастных от их ужасной участи!

А теперь вы требуете, чтобы нагарнуки, зная об этом, отказались от наслаждения мести! Эти пять замученных нирбоасами на прошлой неделе нагарнуков были молодые и еще неопытные в военном деле воины, которые по неопытности своей дали себя захватить в плен на аванпостах, и их матери теперь в числе этих женщин. А вы хотите, чтобы они оказались милосердными по отношению к пленникам! Если бы даже они согласились пощадить их, никто в целом буше не мог бы объяснить себе их странного поведения: это было бы в глазах всех туземцев постыдной слабостью, неуважением к своим погибшим единоплеменникам, за которых не захотели отомстить; мало того, все взглянули бы на это как на доказательство того, что нагарнуки боятся нирбоасов! Вы должны знать, что для туземцев не существует прощения врагам. У них в языке нет даже слова, соответствующего этому понятию! Как же можно требовать от них того, чего они даже понять не могут, когда у них пощадить врага считается постыдным как для отдельного лица, так и для целого племени?! Кроме того, милый Оливье, вы смотрите на вождей нагарнуков как на каких-то европейских начальников или губернаторов. Австралийский вождь не властен подчинять своей воле никого из своих одноплеменников; его власть начинается только с того момента, когда начинаются военные действия. А вне этого он не может отдать даже самого пустячного приказания самому младшему из воинов. Даже Совет Старейшин только улаживает распри и недоразумения, наказывает за преступления и объявляет войну, вне этого его власть не простирается. Я говорю это к тому, чтобы вы правильно взглянули на вещи и не стали упорствовать в своем намерении демонстративно удалиться с их празднества, так как, в случае если вы это сделаете, мне останется только посоветовать вам немедленно покинуть буш и переселиться в Мельбурн. Помните, ваш уход явится смертельной обидой людям, которые двадцать раз ставили свою жизнь на карту ради вас; они все до единого станут вашими врагами, так как в их представлении ваше поведение будет значить, что вы предались на сторону нирбоасов и заплатили им, за их самоотверженную любовь к вам, самой черной неблагодарностью! Едва вы уйдете, как Виллиго, а за ним и все воины смоют военную татуировку с лица, и тогда ничто на свете не заставит их снова взяться за оружие ради защиты ваших интересов! Подумайте только обо всем, что эти нагарнуки делали для вас за эти два года; подумайте, что с минуты на минуту их услуги могут снова понадобиться вам! Кроме того, я должен вам сказать, Оливье, что я, ваш испытанный друг, не последую за вами, если вы уйдете теперь отсюда: я не хочу оказаться изменником в глазах этих людей.

— Что вы на это скажете, капитан? — обратился Оливье к Джонатану Спайерсу.

— Я согласен с вашим другом, — отвечал Красный Капитан, — по-моему, он прав. Но если вы все-таки сочтете нужным удалиться, то я последую за вами!

— Благодарю! — сказал граф, пожимая его руку. — Я решил остаться!

Между тем женщины продолжали истязать пленников. Вооружившись острыми кремневыми ножами, они срезали тонкими пластами мясо с разных частей тела несчастных и тотчас же прижигали рану горящей головней, чтобы остановить кровь. Время от времени мегеры прерывали свое ужасное занятие ликующими песнями и пляской вокруг своих жертв, которые с геройским мужеством воспевали не переставая подвиги своего родного племени.

— Вах! Вах! — пели они хором. — Нагарнуки не дети Моту-Уи, Великого Духа; они рождены из грязи! Они не смеют глядеть в глаза воинам! Покажите нам ваши раны, трусливые опоссумы, вонючие коршуны, вас ранили только в спину! Вах! Вах! Нирбоасы — славные воины, нагарнуки — женщины!

И так продолжали они петь часами, днями. Если смерть долго не приходила, они все-таки должны были петь при самых невыразимых пытках и смеяться, когда обнажали их кости, когда им отсекали член за членом; петь до последнего издыхания, до последнего проблеска жизни, чтобы не прослыть малодушными трусами. Оливье отворачивался, чтобы не видеть всех этих ужасов. Канадец стоял неподвижно, с удивительным равнодушием к происходившему: он уже не впервые видел все это, и сам был некогда привязан нирбоасами к столбу пыток.

При каждом новом стихе их военного гимна, при каждом их военном кличе женщины придумывали новые пытки для несчастных. Когда же муки становились непосильными, страдальцы выли свой военный клич и в этом вое заглушали крик невыносимой муки. Но сколько ни крепился Оливье, нервы его не выдержали наконец, и, слабо вскрикнув, он лишился чувств. К счастью, перед этим гостям были предложены освежительные напитки, в том числе и вода, и несколько капель воды помогли привести графа в чувство, так что случай этот, среди общего возбуждения и шума, прошел незамеченным.

— Ах, Дик, Дик! Зачем

вы принудили меня присутствовать при подобном зрелище! — воскликнул он, и старый траппер был растроган этой почти детской жалобой до слез.

Между тем страшная сцена подходила к концу. День начинал клониться к вечеру; солнце спускалось к горизонту. Матери пяти молодых нагарнуков, замученных нирбоасами на прошлой неделе, стали просить, чтобы им было предоставлено удовольствие нанести несчастным смертельный удар, что и было исполнено: это было их законное право. Тогда каждая из них избрала то, что она могла только придумать самого ужасного; перо отказывается описывать все эти ужасы; достаточно будет сказать, что когда эти изуродованные до неузнаваемости останки человеческих тел были наконец брошены на костер, то они уже не имели ни рук, ни ног, ни глаз, ни носа, ни ушей, ни губ; это были просто окровавленные торсы, не имеющие даже подобия человеческого.

Остальная часть праздничной программы была более отрадной и представляла собою не столь кровавое зрелище. На громадную площадь, то есть целую поляну, окруженную сплошным кольцом воинов, вооруженных длинными копьями, были выпущены с десяток живых кенгуру, и молодые нагарнуки должны были, состязаясь с ними в быстроте ног, затравить их, то есть загонять так, чтобы в конце концов изловить их руками; воины же с копьями не давали затравленным животным прорваться через их цепь. Менее чем в полчаса времени все десять животных были изловлены и затем торжественно доставлены Верховному Жрецу. После этого молодые воины упражнялись еще в разных играх, проявляя необычайную ловкость, меткость и проворство.

Последний, и важнейший, акт торжества, то есть самое посвящение преемника Хранителя Священного Огня, произвело громадное впечатление на нагарнуков, еще не видавших этого обряда. В тот момент, когда солнце скрылось за горизонтом, громадный хор, состоящий из мужчин и женщин всего племени, запел еще раз гимн Священному Огню, и Великий Хранитель, или Верховный Жрец, держа за руку своего старшего сына и преемника по должности, медленно, не торопясь прошли через громадный костер, достигавший свыше 10 сажен длины и сооруженный наподобие двух толстых стен, сходящихся между собой в вершине, то есть наподобие туннеля в пирамиде. Под этою горящею пирамидой, сквозь этот узкий проход должны были пройти, торжественно и плавно, отец и сын — хранители Священного Огня. Три раза повторили они этот акробатический фокус, приведший всех в восторженное недоумение, кроме графа и Красного Капитана.

— Я готов сейчас же проделать то же самое, — сказал американец, — всем изучавшим физику давно известно, что человек безнаказанно может провести две или две с половиной минуты в раскаленной хлебной печи при условии быть совершенно нагим, как эти жрецы: происходящее при этом сильное испарение тела образует вокруг него пар значительно низшей температуры, чем окружающая среда, и этого достаточно, чтобы на короткое время предохранить человека даже от ожогов. Таким образом плавильщики безнаказанно погружают свои руки в котлы с расплавленным оловом! — объяснил Красный Капитан Дику.

— Да… великое дело наука! — протянул канадец задумчиво.

Тем временем совершенно стемнело, и нагарнуки направились вслед за хозяевами Франс-Стэшена к усадьбе, где был приготовлен для них пир. Обильные яства и питье красовались на длинных низких столах, скорее, мостках, под открытым небом для туземцев, а в столовой был накрыт стол для европейцев и избранных гостей.

Какое громадное количество яств требовалось на 8000 человек, аппетит которых был возбужден всеми разнообразными переживаниями этого дня и всяческими телесными упражнениями, трудно себе представить, тем более что австралийцы имеют обыкновение есть до полного изнеможения, до потери ясного сознания! Когда после трапезы гости успели немного соснуть и прийти в себя, были пущены фейерверки, которые своим эффектом превзошли все ожидания. Нагарнуки, никогда не видавшие ничего подобного, в неописуемом восторге огласили воздух громкими криками; европейцы в свою очередь приветствовали виновника торжества единодушными «ура», как вдруг, ровно в 8 часов вечера, громадный сноп серебристо-белого света вырвался из середины озера и, охватив весь небесный свод, заставил поблекнуть ракеты фейерверка. Свет этот озарил все озеро, как солнце освещает всю окрестность; кругом стало светло, как днем, и фейерверк утерял всякую прелесть и красоту. Оливье тотчас же распорядился прекратить его, да и никто уже не интересовался им более. Туземцы кинулись на животы и лежали, уткнувшись лицом в землю, полагая, что это проявление Моту-Уи, по случаю Праздника огня, а европейцы полагали, что это сюрприз, приготовленный графом для них и для всеобщего увеселения.

Только Джонатан Спайерс в тот момент, когда сноп света вырвался из середины озера, спокойно взглянул на свои часы и прошептал:

— Прекрасно, этот Дэвис точен, как хронометр!

Оливье, бледный как смерть, не в состоянии был вымолвить ни единого слова в ответ на приветствия и поздравления своих гостей, отлично зная, кому и чему следует приписать это удивительное явление.

— Что вы на это скажете? — обратился он к Джонатану Спайерсу.

— Поздравляю вас с успехом; вам для этого понадобился рефлектор очень большой силы, конечно!