Пожнешь бурю
Шрифт:
Маршал удовлетворенно хмыкнул, потом улыбнулся: слова князя Александра вставил от себя писатель. Аккуратно сложил листки, отодвинул в сторону, поднялся изза стола, устало потянулся, подумал, что беседа получилась; вернется в Шимолино и сразу позвонит писателю.
Вдруг он услышал резкий звук автомобильного двигателя – к крыльцу домика подскочил «уазик»,
«За мной? – подумал Главнокомандующий. – Вроде бы еще рановато…»
И тут в комнату ворвался командир соединения.
Получен приказ! – выпалил он, переведя дыхание, и потом уже, через паузу, добавил: – Товарищ маршал…
Надеюсь, учебный? – спросил Главком и ощутил вдруг,
– Боевой! – выдохнул генерал.
46
Комната, в которой устроили полковника Тейлора на ночлег, точнее, на короткий отдых, выходила во двор, куда почти не доносились шумы просыпающейся столицы. Впрочем, Джорджтаун – прибежище наиболее старинных, аристократических, если так можно сказать о потомках бывших колонистов, американских семейств – всегда отличался относительной тишиной и патриархальностью быта. Эта часть Вашингтона, между Потомаком и его рукавом, окруженная вереницей парков, среди которых был и знаменитый Думбартон-Оукс, где в 1944 году министры иностранных дел Америки, Англии, России и Китая договорились о создании Организации Объединенных Наций, существовала еще до того, как Джордж Вашингтон определил здесь место для повой столицы республики. Тенистые улицы, застроенные старинными домами, и тихая набережная канала с медленно текущей водой. Университет, военно-морская обсерватория и на скрещении улиц Массачусетс и Висконсин кафедральный собор – его кичливые вашингтонцы сравнивают порой с Вестминстерским аббатством.
Джорджтаун считался оплотом американских либералов, выступавших за трезвую и разумную внешнюю политику и необходимость реформ внутри страны для смягчения острых социальных противоречий, которые с тревожащей очевидностью раздирали Америку. Именно здесь жили те, кто поддержал Президента в его предвыборной борьбе с кандидатом от правых консервативных кругов, в политике которых разочаровалась немалая часть американцев. Многие джорджтаунцы входили и в нынешнюю администрацию.
Лерой Сэксер привел полковника Тейлора в небольшую комнату, занятую широкой кроватью с резными спинками и небольшим старинным столом-бюро у изголовья. Оглядев обстановку, тот невольно улыбнулся: так эта комната напоминала ему его собственную спальню из счастливых детских времен, когда он безмятежно существовал в уютном и таком защищенном от несуразностей бытия двухэтажном доме родителей, не подозревая, что за пределами их небольшого городка существует сам по себе огромный и беспощадный остальной мир.
Уснул он сразу, едва опустил голову на подушку, и увидел, как выходит из главного здания Виргинского университета, в котором учился перед тем, как уйти после Пёрл-Харбора на призывной пункт. Дик Тейлор чувствовал себя молодым и здоровым, полным энергии и решимости отомстить «джапам» за американских парней на Гавайях. Уже были известны подробности вероломного нападения японских самолетов с подкравшихся к островам авианосцев. Это и определило намерение студента юридического факультета пойти служить в авиацию. Сейчас он торопился к давней подружке, чтобы сообщить о принятом решении. Странное дело, Тейлор хорошо знал, что терпения у нее хватит только на три месяца, а потом она выйдет замуж за его друга, который тоже был призван в армию, но, как бывший студент факультета журналистики, устроился в Вашингтоне в центре по обработке военной информации. Но вот во сне Дик будто забыл об этом и
– Подождите, мистер Тейлор! – окликнул его вдруг звучный мужской голос, в котором чувствовались сила и некая ирония, насмешливость, что ли.
Дик повернулся. Он увидел, что стоит подле огромного мраморного кресла, а в кресле сидит и, улыбаясь, смотрит на него Авраам Линкольн. Он был точно таким, как в мавзолее напротив Арлингтонского моста, но только не из белого камня, а совсем-совсем живой.
Куда вы так торопитесь, Дик? – спросил Линкольн.
На войну, мистер президент! – бодро ответил Тейлор.
По ведь там убивают!
Совершенно верно, сэр!
– И вы не боитесь того, что вас убьют на войне, молодой человек? Не страшитесь «отправиться на Запад»?
Тейлор уже знал, что на языке американских солдат это выражение означает «погибнуть». Оно возникло среди предков-колонистов, охотников и ковбоев, отправляющихся осваивать неведомые, полные непредвиденных опасностей земли к западу от Миссисипи. Он хотел ответить президенту, что происходит из славного американского рода, в котором несколько поколений, родившихся в Новом Свете. Но промолчал.
А Линкольн выпрямился в мраморном кресле и проговорил суровым голосом:
Слышен гром тревожных колоколов – медных колоколов! Они об ужасе громят, непокорные, рокочат!
И в страхе собственном пронзительно кричат в испуганное ухо ночи!
Ричард Тейлор хорошо помнил, что стихи эти написал Эдгар По, но сейчас он воспринимал их как некое предостережение, исходящее от самого президента.
– Не дрогнешь ли ты в бою, Ричард Тейлор? – спросил Линкольн.
– Никогда! – ответил будущий пилот и проснулся.
Он понял, что уже самое настоящее утро, и, почувствовав себя вполне отдохнувшим, глянул на часы – сейчас придет будить его Сэксер. «Я не доставлю удовольствия старине Лерою видеть меня безмятежно спящим», – усмехнулся полковник и быстро поднялся, прошел через узкую дверь в ванную.
Едва оп умылся, в спальную комнату вошел Сэксер, поздоровался и сказал, что адмирал ждет его через четверть часа.
– Есть новости? – спросил Тейлор, ответив на приветствие.
– Будут, – лаконично ответил Сэксер и удалился. В кабинете адмирал Редфорд был, как и прежде, один.
Он увидел, как полковник несколько недоуменно огляделся, и сказал, кивнув приветственно:
– Сейчас соберутся члены совета. Выпейте со мной сока, Ричард.
Когда полковник взял бокал со столика (на нем находилось еще с дюжину таких бокалов, в которых уже плавали кубики льда), оп подумал, что Редфорд вряд ли ложился в эту ночь.
Штудировал Клаузевица, – улыбнулся адмирал, будто отвечая на мысли Тейлора. – Знаете, я всегда нахожу какой-нибудь новый поворот в мышлении этого удивительного пруссака.
Библия военного человека, – усмехнулся полковпик. – Я тоже изредка заглядываю в это сочинение, хотя авиации во времена Клаузевица не существовало.
Его книга дожила до нашего времени потому, что она написана не столько солдатом, сколько философом, Тейлор. Вот послушайте: «… Война относится не к области искусства и наук, а к области общественной жизни. Она есть конфликт крупных интересов, который решается кровопролитием… Политика есть лоно, – продолжал адмирал, – вынашивающее войну. В политике уже заключаются в скрытом виде основные очертания войны, подобно тому как облик живого существа кроется в его зародыше».