Позиция
Шрифт:
Дащенко молчал. Непросто ему было в этот момент. В какой-то мере его заинтересовал проект Ратушного. И тронуло его доверие. А за этим — практическая мысль: итак, готовит себе в заместители? От этой мысли, именно от ее практицизма, стало несколько стыдно, хотя и сам уже примеривался к более высокому посту. Сухой, даже беспощадный к себе, он был уверен, что этого должен требовать и от других. И что это единственно возможный стиль жизни и работы масштабного руководителя. Твердые решения, ни одного шага в сторону, назад (даже когда ошибся наверняка — не показывать вида), требовательность во всем: от одежды (любил все простое,
Он снова незаметно глянул на первого секретаря. Улыбка осветила лицо Ратушного, а за нею крылось что-то более серьезное — одержимость, убежденность необычайная, и это вдруг, словно пучок лучей, прорвалось Дащенко в душу, он почувствовал себя перед этой улыбкой виноватым, ему самому искренне захотелось такой же глубины, такой же мечтательности, и одновременно он знал, что это не делается по желанию, а приходит само. А еще, соглашаясь с первым секретарем, он словно перенимал на себя какое-то высшее обязательство, словно соглашался, что не учел всего. Задумался и ощутил великую важность момента, уже не с практической точки зрения, а с этого, высшего, обязательства, ответственности перед будущим.
Он хотел спросить, давно ли возник у Ратушного этот проект, и еще что-то — осторожно-ироничное — про Грека, но в этот момент в верболозах несколько раз шарахнул топор, послышался треск и одно кудрявое деревце задрожало и повалилось. Его потащили, но оно зацепилось, и чьи-то сильные руки раскачивали его.
— Кому помешали вербочки? — встревожился Ратушный.
Они спустились с холма и зашли в лесок. На песчаной косе с четким — из щепок, травы, камыша — следом весеннего половодья возились четверо мужиков. Двое что-то мерили шнурком, двое рубили вербы.
— Что это вы собираетесь делать? — спросил, поздоровавшись, Ратушный.
— Расчищаем место под кухню, — сказал один из тех, что мерили берег.
— Какую кухню? — удивился Иван Иванович.
— Для пионерского лагеря. Нашего. «Дружбы». Вот там будут стоять палатки, вот там — несколько деревянных домиков для малышни…
— А не сырое ли место? — поинтересовался Ратушный.
— Нет. Песок — он сухой. А вода отступит еще дальше. Это пока временный лагерь, председатель говорит: через год построим настоящий.
Ну вот, Грек и тут его опередил. Это и радовало, и почему-то немного печалило Ратушного. Но радовало сильней и тем, что еще кто-то жил на той же мысленной параллели и фантастические планы Ратушного получали подтверждение, пусть маленькое, но реальное. Об этом думал и Дащенко, возвращаясь к машине.
— Поехали к нему, — сказал Иван Иванович. — Куница сегодня докладывал, что Грек по комплексу ничего не делает. А может, и сгущает краски наш начальник сельхозуправления?
— Если жалуется, значит, правда, — сказал Дащенко.
— Мне кажется, вы недолюбливаете Грека? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Да чего там. Просто он… — Борис Ларионович на секунду замялся, подбирая слова: — Много берет на себя.
— А вы бы хотели, чтобы сваливал на других? Есть и такие. Только и знают: «Надо согласовать». Грек — хозяин, у него свой взгляд на вещи.
— Есть государственный.
— Он согласует с ним.
Разговор угас, оставив многое недосказанным. И только позже, уже в машине, Ратушный сказал, но совсем иначе,
— Вам еще работать с ним. Побольше бы таких председателей. Правда, с ними хлопотно, но без них — серость, бескрылость и просто нужда. Крепкий он человек, честный коммунист. — А сам подумал: «Нашла коса на камень. Крутые оба». И, словно уловив (наверно-таки уловив) мысленное возражение Дащенко, добавил: — Я знаю, вы тоже не даете себе потачки. Себе и нельзя потакать. А человеческие характеры надо брать в расчет.
До Широкой Печи добрались лесной дорогой. Василя Федоровича нашли на ферме, оттуда на двух машинах поехали на территорию будущего комплекса. Там и вправду только желтели траншеи и краснели накрытые толем груды кирпича. Ходили между ними. Ратушный хмурился. Дащенко сурово молчал и всем видом говорил: «Так на чьей стороне правда?»
— Тут должна быть половина комплекса. А другая половина? — наконец спросил Дащенко.
Грек поправил лист толя, прижал его кирпичом и только тогда ответил:
— Про ту половину даже разговор начинать рано. — Он посмотрел на обоих секретарей из-под кустистых бровей и объяснил раздумчиво, твердо, предупреждая все вопросы: — Вы помните, как когда-то «Дружба» стягивала телячьи хвосты, меняла ориентацию? Тогда мы тянули назад весь район. Сейчас, мне кажется, момент другой. Не для чего ломать старое, если оно еще может послужить, и торопиться не для чего. Не после пожара строимся. Вот эти полкомплекса… Закончим весенние работы и приступим к строительству. Потому что иначе откуда взять людей? Снимать с полевых работ? Наши же старые фермы могут еще простоять несколько лет. А потом начнем помаленьку их переоборудовать. Так мне кажется.
— А ваше выступление на собрании? — спросил Дащенко.
— Там говорилось в принципе, — ответил Грек. — И в принципе я «за». Руками и ногами. Однако не все разом. Возьмите «Зарю коммунизма». Им просто приспела пора строиться. А если так, то уж, конечно, комплексно. Мы же еще можем продержаться, чтобы все сделать капитально. И разумно. Потому что, по правде говоря, не всюду будет комплекс и к месту. Вот, к примеру, в Широкой Печи сначала планировали овцеводство. Овцы же съедают все подчистую, а навоза почти не дают. Значит — сразу же обеднили бы земли. Я сам сначала увлекся: чтобы только одна линия. А их, хоть и в нашем колхозе, наверно, надо несколько. Одна — главная, другие — в подмогу. — Он смотрел на Дащенко и, наверно, из-за того, что не нашел в его глазах отклика своим словам, остановился на полуслове, махнул рукой: — А в конце концов можно заставить рушить старые коровники хоть сегодня.
— А вы не распылили ли часом силы? — сказал Дащенко. — Мемориал и комплекс…
Грек встрепенулся, словно его ударили.
— Это одно, а это другое, — как отрезал. — Парк и территорию приводят в порядок ученики. А скульптор и его подручный работают по найму. Да и в конце концов… При чем это тут?..
Грек долго и внимательно смотрел на второго секретаря, словно изучая его, словно взвешивая, можно ли ему сказать то, что вертится на языке, поймет ли тот правильно, а потом повел краем глаза на Ратушного, достал сигареты, закурил и только после этого неторопливо начал. Было видно, что ему непросто выразить то, что зрело в мыслях, наверно, не все до конца и вызрело, требовало полного обоснования, более прочной опоры.