Позиция
Шрифт:
— Разве она плохая? — с обидой спросил Володя.
Мать вздрогнула и чуть не вскрикнула: «Хорошая, да не слишком ли хороша для тебя!» Она уже давно думала про эту женитьбу, хотела и боялась ее, и, чем больше дума та, тем больше уверялась, что не подходит ее спокойному, тихому Володе порывистая и резкая Лина. Твердила про себя: «Она не подходит ему», — а что-то словно нашептывало: «Он ей». Хоть это ее сын, ее кровь, еще и парень, каких в селе теперь днем с огнем не сыщешь, — почтительный к старшим, послушный, а уж работящий! — но ведь Лина — как горожаночка и выросла в достатке, пускай и не в своем.
—
— Нету там никакой любви, — хмуро ответил Володя. — Она сама мне призналась. — И чуть не ляпнул, что и пожениться предложила Лина.
Мать всхлипнула, последнее время она чуть что — в слезы.
Наступило долгое молчание. В кухоньку со двора царапался кот, не подавая голоса. Володя впустил Лысько, тот потерся о его ноги, замурлыкал. Но на этот раз, к удивлению Лысько, Володя не пошел за консервной банкой, не налил молока. Кот направился к хозяйке, но она его словно и не видела.
— Чего-то мне, сынку, страшно, — сказала мать. — Я боюсь… Не верю…
— Во что не веришь? В воскресенье свадьба.
— В воскресенье? Свят-свят, — перекрестилась мать. — Та вы что, сбесились? Где ж это видано? — И она опять заметалась, загоревала.
— Вот так. В воскресенье — и баста! — с неожиданной твердостью сказал Володя. — Мы сборища устраивать не будем. Родичи, ну еще там кто… Позовем теток, пускай помогут. Я завтра возьму с книжки денег.
Надел новую голубую рубашку, завязал галстук и ушел из дому. А мать осталась со своей тревогой, страхом и заботами.
Против такой спешки запротестовал и Василь Федорович, но на Линину сторону неожиданно стала Фросина, взяла мужа в оборот, и он вынужден был согласиться. А ему хотелось отложить свадьбу до осени.
— Лина, в чем дело? — спросил казенными словами, но совсем не казенно, пытаясь взглядом вызвать ее на откровенность.
Лина выдержала его взгляд и ответила до обиды спокойно:
— Я вас, тато, не понимаю.
— Ну а тот, другой парень? Ведь дело шло к свадьбе?
— Шло, да не совсем. Это мать… пошутила, ей хотелось поскорее сбыть меня с рук.
— Чтоб вам пусто было! — с сердцем выругался Грек. — Вы либо что-то крутите, либо одурели обе. При чем тут мать, Лина?
— А ни при чем. — Она говорила спокойно, слишком спокойно, и мыслями блуждала где-то далеко. Только теперь посмотрела Греку в глаза: — Вы имеете что-нибудь против Володи? Он плохой?
— Да почему же… Но их, неплохих, полон тракторный стан. Надо, чтоб по любви.
— А кто вам сказал, что не по любви? Вы смастерили прибор, чтобы ее определять?
— Да никто не сказал. А только… надо держаться одной линии, то есть позиции, — растерялся он.
— Держаться одной линии — это уж ваше дело, колхозное… Да и… Володю я знаю с детства. А в том, — почему-то не решилась она назвать Валерия по имени, — разочаровалась.
— Разочаровалась, очаровалась, — бурчал Василь Федорович. — А это же… на всю жизнь.
— Я разделяю вашу мысль, — как бы ему в тон, а на самом деле чуть-чуть подкалывая, молвила Лина. — Это же вы притащили мне на буксире суженого. Значит — судьба.
— На буксире только утиль возят.
— Вот как! — свела брови Лина. — А вы сами, когда собирались жениться, разве не каждый день ругались с Фросиной Федоровной?
Она
— Да уж… Доживи в своей супружеской жизни, пока твои дети, забыв стыд, о таком спросят.
— Доживу.
— Ты не зли меня! — может, впервые рявкнул он на Лину. — Иди вон матери помоги. Через три дня свадьба, а еще свинью не начинали откармливать на колбасы.
А когда Лина ушла, стал посреди двора и задумался… Вот, рассердился, накричал, а справедливо ли? Откуда он знает, что там случилось, с чего они разбежались с тем Валерием. Что все-таки разбежались, что Лина не выбирает себе тихого мужа, был убежден. А потом мысль перебросилась на другое. Разве не так и у него было, разве не разбежались они с Лидочкой, и никто не знает, выгадал он на этом или прогадал, и вовек не узнает. Двух жизней прожить нельзя, две настоящие любви испытать тоже нельзя, а семейная жизнь — такая длинная борозда, что в ней надо хорошенько притереться и притерпеться, не обманываться добрым, не зачерстветь от худого, хотя кто знает — для чего. Для продолжения рода человеческого? Ради самой жизни? Наверно. Наверно, есть в мире что-то выше человека и его короткой любви.
Он вышел на улицу, не понимая хорошенько, куда идет. Только бы из дому — его не радовала предсвадебная суета и разговоры про свадьбу. Даже обрадовался, когда его окликнули. В синем квадрате калитки, как в синей рамке, уперев руки в боки, стоял Яков Неделя, бывший колхозный бухгалтер. Работал он и при Греке, два года назад вышел на пенсию. Только сейчас Василь Федорович отметил, что бывший бухгалтер как бы выпал из его памяти. Сосед, а даже не встречались.
Небось эти же самые мысли посетили и Неделю.
— Хоть бы зашел когда, Василь Федорович, поглядел, как живут пенсионеры. Может, им какая помощь потребна, может, чего не хватает. Надо же по-соседски: вась-вась.
— Да все хлопоты, — ответил он и поздоровался с Неделей за руку. — Вы-то небось бездельничаете? — И шагнул в калитку.
Он недолюбливал Неделю неизвестно за что, за мелочи, и теперь подумал, что нельзя из случайного наблюдения делать выводы о человеке, вычеркивать его из памяти, что, наверно, он горько ошибся. Неделя — человек культурный и умный, одних газет, как говорил почтарь, выписывает четыре, вывел новый сорт крыжовника, которым в их части села засажены сады. А заноза застряла в Грековой памяти года три назад. Шел он весной по улице, остановился на этом вот самом месте, кого-то поджидая, а Неделя как раз огород полол. Натыкаясь на камень или черепок, воровато оглянувшись, перебрасывал их через забор к соседям. Что Неделя засыпал всякие инстанции заявлениями, на это Грек внимания не обращал: кто в наше время не пишет. А эти камешки почему-то зацепили.
— Ну, так какая вам нужна помощь?
И только теперь заметил под вишней столик, а за ним Родиона Голуба — Тромбу, своего заядлого врага. На столе высилась бутылка водки, рюмки, закуски в обливных мисках. Неделя не мог не знать, что Грек воюет с Голубом, значит, пригласил нарочно, для цирка на дому.
Поздоровался Грек с Голубом сдержанно, не подавая руки.
— Какая помощь? А такая… что я ни в чьей помощи не нуждаюсь. Об этом и хотел оповестить и показать, как трудящие люди живут.