Позолоченный век
Шрифт:
На этом он прервал свои размышления и, обернувшись к незнакомцу, сказал:
– Я сделал вам предложение, вы не приняли его, и теперь я прошу вас считать, что никакого предложения не было. Впрочем, совесть не позволяет мне... Пожалуйста, измените названную мною цифру на тридцать тысяч долларов, если вам угодно, и можете передать предложение компании - я буду стоять на своем, даже если у меня разорвется сердце!
Незнакомец поглядел на Хокинса с явным удивлением: чувствовалось, что вся сцена забавляет его; но Хокинс этого даже не заметил. В самом деле, он едва ли замечал
– Поздно, поздно! Ушел! Какой же я дурак! Опять опростоволосился! Тридцать тысяч - этакий осел! Почему, ну почему я не сказал пятьдесят тысяч!
Он запустил обе пятерни в волосы и, опершись локтями о колени, в отчаянии принялся раскачиваться.
Миссис Хокинс, сияя, вбежала в комнату.
– Ну как, Сай?
– О Нэнси, я самый что ни на есть про-клятый, рас-проклятый дурак! Если бы ты знала, что я сделал!
– Что ты сделал, Сай? Говори скорей, ради бога!
– Что сделал? Погубил все на свете!
– Скажи, скажи наконец, что случилось? Не мучай меня! Неужели он так и не купил нашу землю? Неужели он ничего тебе не предложил?
– Предложил? Он давал за нее десять тысяч долларов, и...
– Слава богу! От всей души, от всего сердца я благодарю небо! Но почему же ты говоришь, что все погубил, Сай?
– Нэнси, неужели ты думаешь, что я принял это нелепое предложение? Нет, к счастью, я не такой простак! Я сразу разгадал, что за всем этим кроется! С железом затеваются большие дела! Тут пахнет миллионами! А я, этакий дурак, сказал ему, что согласен уступить половину железной руды за тридцать тысяч! Вернись он сейчас, меньше чем за четверть миллиона ему ее не видать!
Миссис Хокинс побелела как полотно и посмотрела на мужа полными отчаяния глазами.
– И ты отказался, позволил этому человеку уйти, когда мы в таком безвыходном положении? Неужели ты говоришь серьезно? Не может быть!
– Отказался? Еще чего выдумала! Послушай, Нэнси, неужели ты думаешь, что он сам себе враг? Не беспокойся: завтра же утром прибежит ко мне со всех ног!
– Нет, Сай, нет! Он ни за что не вернется. Что теперь с нами будет? Господи, что теперь с нами будет?
На лицо Хокинса набежала тревожная тень. Он сказал:
– Как, Нэнси, ты... ты в самом деле веришь в то, что говоришь?
– Верю? Я наверняка знаю, что это так. И еще я знаю, что, не имея ни гроша в кармане, мы бросили на ветер десять тысяч долларов!
– Нэнси, ты меня пугаешь! Неужели этот человек... Не может быть, чтобы я... Черт меня побери, ведь я и в самом деле, кажется, упустил прекрасный случай! Не убивайся, Нэнси, не убивайся! Я найду его. Я возьму... Я возьму... Ах, какой я дурак! Я возьму любую сумму, какую он предложит!
Он выскочил из дому и бегом пустился по улице. Но незнакомец исчез. Никто не знал, откуда он прибыл и куда уехал. Хокинс медленно возвращался домой и с тоской, уже без всякой надежды искал глазами незнакомца; чем тяжелее становилось у него на сердце, тем дешевле оценивал он свою землю. Дойдя наконец до порога собственного дома,
Грустное общество собралось на следующий вечер у очага Хокинсов. Все дети, кроме Клая, были дома. Мистер Хокинс сказал:
– Кажется, мы совсем на мели, Вашингтон. Мы безнадежно запутались. У меня уже не хватает сил. Не знаю, куда пойти, что делать; никогда еще я не был в таком безвыходном положении, никогда будущее не казалось мне таким беспросветным. Посмотри, сколько ртов надо прокормить. Клай уже уехал на заработки; боюсь, что ненадолго нам придется расстаться и с тобой, сынок. Но только ненадолго: земля в Теннесси...
Он умолк, почувствовав, что краснеет. На минуту воцарилось молчание, и затем Вашингтон - теперь это был двадцатидвухлетний долговязый юнец с мечтательными глазами - сказал:
– Если бы полковник Селлерс приехал за мной, я не прочь пожить у него, пока земля в Теннесси не будет продана. С тех пор как он переехал в Хоукай, он все время приглашает меня к себе.
– Боюсь, что ему трудно будет приехать за тобой, Вашингтон. Из того, что я слышал, - конечно, не от него самого, а от других, - его дела немногим лучше наших, да и семья у него тоже большая. Он, пожалуй, сможет подыскать тебе какое-нибудь занятие, но лучше уж ты попытайся добраться до него сам. Тут всего тридцать миль.
– Но как это сделать, отец? Туда даже дилижансы не ходят.
– А если бы и ходили, то за проезд нужно платить. Дилижанс ходит из Суонси, это в пяти милях отсюда. Но дешевле добраться туда пешком.
– Тебя там наверняка знают, отец. И, конечно, согласятся подвезти меня в долг, ведь это совсем недалеко. Почему бы тебе не написать и не попросить их об этом?
– А почему бы тебе самому не написать, Вашингтон? Ведь ехать-то тебе, а не мне... Кстати, чем ты собираешься заняться в Хоукае? Может быть, додумаешь до конца способ изготовления матовых стекол?
– Нет, сэр. Это изобретение меня больше не интересует. Я уже почти догадался, как надо изготовлять такие стекла, но с ними столько хлопот, что мне надоело возиться.
– Вот этого-то я и боялся, сынок. А как насчет куриного корма? Ты ведь, кажется, собирался придумать такой корм, от которого менялся бы цвет яичной скорлупы?
– Да, сэр. И мне почти удалось найти нужный состав, но куры от него почему-то дохнут; так что пока я отложил это дело, хотя, возможно, еще вернусь к нему, когда разузнаю, как лучше изготовлять нужную смесь.
– И какие же у тебя теперь планы? Или никаких?
– Есть, даже целых три или четыре. Все они неплохие и вполне осуществимы, но требуют ужасно много возни и, кроме того, денег. Зато, конечно, как только земля будет продана...
– Эмилия, ты как будто хотела что-то сказать?
– Да, сэр. Если вы не против, я могу поехать в Сент-Луис. Все-таки еще одним ртом меньше. Миссис Бакнер давно зовет меня.
– А на какие деньги, дитя мое?
– Она, наверное, вышлет, если вы ей напишете. А возврата долга она бы подождала до...